Момент истины. 19 – 21 августа. Тверь

19 августа утром мы с женой приехали с дачи. Звоним дочери, и она спрашивает: «А вы знаете, что Горбачева сняли? Включите телевизор». Включаем: о Боже!

Не раздумывая, иду в свой облсовет. Там тишина. Узнаю лишь, что сегодня собирается малый Совет. Иду на площадь Ленина. Городские депутаты куда активнее. Здесь уже складывается что-то вроде демократического штаба, которым заправляет Александр Лежнев . На минуту появляется зампредседателя горсовета Подъячев . Он говорит что-то туманно-красивое о необходимости поддержать законную власть и исчезает. Кто-то приносит текст ельцинского указа, объявляющего весь ГКЧП преступным. Хватаю листок и иду с ним на малый Совет.

То, что происходит там, удивляет меня больше всего. Планово обсуждаются вопросы, не имеющие никакого отношения к происходящему. Что-то насчет списка представляемых к награждению званием «Заслуженный мелиоратор РСФСР». Единственный в малом Совете член нашей депутатской группы осташ Саша Романов тянет общую тягомотину. Я, пользуясь правом рядового депутата, предлагаю дополнить повестку дня. Председатель меня осаживает: «Об этом потом». Но и потом переносится на потом, то есть на завтра. Михаил Шестов явно выжидает, куда повернутся события. Другие члены малого Совета посматривают на меня угрюмо.

Возвращаюсь на площадь Ленина, оттуда иду на Трехсвятскую – наш Гайд-парк. Там привычно толпятся наиболее политизированные тверитяне. Я говорю, как всегда, громко. Народ прибывает. Тогда я влезаю на скамейку и открываю что-то вроде митинга. Говорю о трусости областного Совета и о том, какие молодцы городские депутаты. Время от времени появляются гонцы от Лежнева, приносят последние новости. Со мной вместе застревает здесь Юра Милов. 20-го мы с ним снова здесь. Митингуем до хрипоты.

Мысль ехать в Москву защищать «Белый дом» даже не приходит мне в голову. Со всей несомненностью виделось, что мой рубеж здесь. Главное, думал я, не допустить присоединения Твери к ГКЧП. Устоят регионы – и Москва никуда не денется. В этом духе и говорю со ставшей вскоре привычной скамейки.

Прямо напротив меня, за не очень большой, но постоянно сменяющейся толпой слушающих и спрашивающих, длинная очередь в булочную. Замечаю в ней одного из своих – «мемориальца» и демократа. Он не смотрит в мою сторону и, похоже, не хочет, чтобы и я его разглядел. Наверное, у него есть причины для этого, думаю я. Но все равно огорчаюсь.

Зато радует группа молодежи, уже устоявшаяся возле меня. Одна девушка – моя бывшая ученица из 33-й школы. Кто-то из них предлагает: «Мы будем вас охранять». Мне немного смешно. Что могут эти молодые люди против силы, которая нам противостоит?

Я и теперь, переосмысливая и углубляя свое отношение к произошедшему с моей страной за прожитые годы, не отказываюсь от убеждения, что пережитое нами в те три дня содержало в себе тот момент истины, в котором определялась если не человеческая в целом, то гражданская суть каждого.

Конечно, я видел равнодушное к происходящему большинство. «У нас переворот какой-то, говорят», – со смешком говорит одна секретарша другой в конторе, куда зашел по, не помню какой, срочной нужде.

Но ярче помнится другое. Человек средних лет, неброской внешности, заходит в наш штаб и тихо спрашивает: «Что я могу сделать? Дайте мне какое-нибудь поручение». О молодежи, о горящих глазах, о ликующей толпе на площади Славы 21-го, в день победы, что и говорить. И даже тот факт, что победившая власть их всех обманула и предала, ничего не меняет. Это все-таки лучше, чем поддаться трусливо-бездарному ГКЧП.

Давно уже снял я когда-то громко высказываемые мной претензии к Михаилу Шестову, председателю нашего Совета. У него была своя гражданская позиция, почти противоположная моей, но она не была ни шкурной, ни конъюнктурной. Как подлинный консерватор, он считал нужным придерживать летящую под гору телегу российской государственности, а не подталкивать ее, как хотелось многим из нас.

20 августа на малом Совете Шестов сказал ровно столько, сколько считал необходимым: «В нашей области чрезвычайного положения нет». А ведь был там и лихой полковник, который предлагал использовать решения ГКЧП хотя бы в отношении «безответственной прессы» и прямо указал на «Вече Твери», выпустившее антигэкачепистский номер. Кто знает, склонись тогда Шестов в сторону полковника или, напротив, поддайся напору демократов, и наша областная ступица в той российской телеге обломилась бы раньше других.

Не помню точно, 20 или 21 августа мы с Борисом Зискиндом явились на областное радио и потребовали допустить нас, как областных депутатов, к эфиру. Тогдашняя радионачальница не могла скрыть своей растерянности. И согласие, и отказ несли в себе риск, о чем она нам открытым текстом и сказала. Мы нажали несильно, и она согласилась нас записать, честно признавшись, что не знает, пойдет эта запись в эфир или нет. Запись пошла, но уже ближе к вечеру 21-го, когда крах ГКЧП был очевиден и наши обличения путчистов никакой роли сыграть не могли.

Хорошие новости стали поступать с утра 21-го. Запомнился счастливый Валера Смирнов, пришедший на Трехсвятскую, чтобы сказать: «Они уже дрогнули». И как же ликовали мы тем вечером! Было от чего. Миновала опасность – страшная для страны и нешуточная для многих из нас.

Никогда не забыть мне ночных звонков Константина Харченко , увы, давно покойного, из «Белого дома». Ему дали мой телефон, потому что подо мной, в 1-й квартире, отданной под приемную Виктора Белова, в ночь на 21-е беспрерывно заседал демократический штаб и телефон там был все время занят. «Все. Они идут. Сейчас начнется», – говорил Костя, и я живо представлял, как он, сжимая в руке ПМ или АКМ, смотрит в окно на такие страшные в ночных огнях танки, которые приходят в какое-то опасное движение. «Держись, Константин!» – говорил я в трубку, стараясь придать своему голосу уверенность и мучаясь тем, что не знаю других слов, подходящих для такой минуты.

Когда наш победный митинг на площади Славы уже завершался, Игорь Васильевич Соболев (тоже покойный), оказавшийся в тот момент рядом со мной, сказал, что человек, отдаленно ему знакомый и когда-то определенно работавший в «конторе», только что ему бросил как бы между прочим: «Нынче вам сильно повезло. Списки-то на вас уже составили. На ликвидацию». Не знаю, блеф это или выдумка самого Соболева, но и на правду похоже. Лихих полковников и генералов, у которых очень чесались руки посчитаться с опасными горлопанами, раскачивавшими такой привычный и уютный для них мир, было немало. Однако мир этот более походил на изъеденный жучками трухлявый пень, который рушился только от того, что кто-то недогадливый попытался на него опереться.

Жена пришла на митинг с единственной целью – забрать меня на дачу. Я легко согласился, инстинктивно догадываясь о губительных соблазнах, которыми чреваты дни победы. Укрыться от них на даче было бы разумно.

Увы, соблазны достали меня и там. Со стыдом перечитываю я написанную в нездоровом победном возбуждении первых дней статейку «Уроки августа – уроки истории», полную гремучих и высокопарных штампов. Еще стыднее вспоминать собственное негодование, вызванное тем, что редактор «Тверских ведомостей» Владимир Исаков опубликовал ее, вычеркнув грозные требования отправить в отставку руководителей облсовета и прокуратуры. Нет повода гордиться и мной же написанным от имени «Демроссии» обращением, опубликованным днем раньше в «Тверской Жизни» с обличениями М.А.Шестова и его заместителя С.С. Никулина .