Нет такой партии

Политическая карьера Михаила Прохорова оказалась сколь яркой, столь и короткой. На прошлой неделе стараниями администрации президента его сместили с должности председателя «Правого дела». Это третий крупный политический проект, инициированный администрацией президента и ее же руками уничтоженный. При этом проектные цели так и не достигнуты. Почему российским властям не удается выстроить одновременно и эффективно работающую, и подконтрольную им партийную систему?

— Почему вы пришли сюда, а не к Богданову? — спросили у Леонида Гозмана в большом зале Академии наук.

— Скорее, из эстетических соображений, — ответил бывший сопредседатель «Правого дела». — Чтобы сохранить чувство собственного достоинства.

Те, кто в прошлый четверг предпочел съезд парии в Академии наук альтернативному съезду в Центре международной торговли, чувство собственного достоинства, безусловно, сохранили, но вот партию потеряли.

Были здесь и медийные лица вроде Аллы Пугачевой и Андрея Макаревича, и революционные речи, но ощущение поражения не покидало. Было ясно, что поход Михаила Прохорова в политику, что бы он ни говорил, бесславно окончен, а «Правое дело» под руководством Богданова — Дунаева возвращается к своему привычному рейтингу в рамках статистической погрешности.

Возглавив партию, Михаил Прохоров получил чрезвычайные полномочия. Он мог своей волей выгонять рядовых членов и целые региональные отделения, формировать предвыборные списки, менять партийных функционеров. «Сбылась вековая мечта! У нас вводится единоначалие. В уставе предусмотрены широчайшие полномочия лидера. Они будут настолько широкими, что он — царь, отец, бог и воинский начальник», — радовался член федерального совета партии Борис Надеждин.

Полномочиями своими Прохоров стал пользоваться почти сразу. Он разогнал несколько региональных отделений, в том числе в Санкт-Петербурге, в нескольких десятках сменил руководителей. Где-то это было оправданно, как в Калининграде, где во главе партии встал Константин Дорошок, сменивший гендиректора «Янтарь­энерго» Михаила Цикеля, не замеченного не то что в оппозиционной деятельности, но даже в оппозиционности мысли. В каких-то регионах команда Прохорова откровенно ошиблась, и эти примеры хорошо известны. Так, первым номером в партийном списке на Дальнем Востоке шел сын Евгения Наздратенко — мягко говоря, странный выбор при общеизвестной «любви» приморцев к экс-губернатору; в Орле новым руководителем регионального отделения стал местный депутат-коммунист; а в Ставрополе, с его межэтнической напряженностью, отделение возглавил мало кому известный дагестанец.

— От Иваново из Москвы потребовали, чтобы первым номером поставили непонятно кого, — рассказывает «РР» один из региональных делегатов съезда. — В Иваново отказались. На следующий день приходит решение федерального политсовета о роспуске ивановской парторганизации. Голосование единогласное. Руководитель отделения звонит своему приятелю, который входит в политсовет, и говорит: «Ты что же, с…, делаешь? Ты почему против нас голосуешь?» Тот: «Я не голосовал. Этот вопрос вообще не рассматривался». Начинают разбираться — минимум девять членов политсовета про это вообще ничего не знают. То есть просто фальсификация.

Скрытое недовольство в региональных отделениях накап­ливалось и помогло блоку Богданова — Дунаева сместить Прохорова. При этом, принимая резкие кадровые решения на местах, Прохоров не заменил аппарат партии, руководство исполкома, службу безопасности, и в результате съезд оказался под контролем его противников. Поначалу он врагов просто «уволил», но когда узнал, что за ними стоит администрация президента, понял, что проиграл.

— Делегатов из регионов действительно встречали еще у трапов самолетов и предлагали проехать в администрацию президента, — рассказывает «РР» калининградский депутат Соломон Гинзбург, приехавший на съезд вместе с Константином Дорошком. — Это мы с Дорошком могли отказаться: мы не привыкли никого продавать, да и что они нам сделают? А как мог отказаться, например, председатель комитета по ценам и тарифам правительства Карелии Артур Мяки? Его бы сразу с работы выгнали. А потом велась дополнительная обработка. Например, в гостинице, где жили все делегаты, ходили по номерам странные люди от имени Андрея Богданова, ко мне в гостиничном ресторане приставали. Они говорили: «Ребята, будьте с нами — поехали, все обсудим. Какие у вас условия?» Я лично отогнал от своего столика двоих таких.

В общем, борьбу за съезд Прохоров проиграл, а вечером 14 сентября окончательно сдался, посовещавшись с юристами. Именно тогда он понял, что партию не отстоять.

— Вечером четырнадцатого у меня собралось восемнадцать делегатов съезда из восьмидесяти восьми — те, что представляли СПС, — рассказывает «РР» Леонид Гозман. Я звоню Прохорову, говорю: «Миша, вот у меня восемнадцать делегатов, они хотят с тобой поговорить. Они на тебя обижены, но очень им не хочется быть с этой сволочью Богдановым». Ответ: «Ты знаешь, я занят, с юристами работаю. И вообще я думаю: зачем я буду приезжать кого-то уговаривать? Я завтра на съезде все скажу. Так что пускай поступают как хотят». И большинство из этих восемнадцати в итоге пошли на съезд Богданова.

Все это можно объяснить политической наивностью Прохорова. «Несмотря на двадцать лет в бизнесе, у меня, как ни странно, оставались кое-какие иллюзии», — напишет он на следующий день в своем блоге. Но как логично замечает Леонид Гозман, «Прохоров, когда входил в проект, думаю, понимал, где он живет. Если ты строишь дорогу в дождливом климате, а потом жалуешься, что она не получилась, потому что дожди, то подожди, парень — когда ты начинал строить, ты не знал, что ли, что здесь дожди?».

Между тем о климате на стройке Прохоров наверняка имел полное представление. Принципы существования российской партийной системы известны давно и так же давно не меняются.

«Настоящая власть неприменима, как атомная бомба. Мы правим, не вмешиваясь. Поддерживаем порядок, оставаясь невидимыми. Как говорят китайцы, власть — дракон в тумане» — это фраза из романа «Околоноля», авторство которого приписывают первому заместителю главы администрации президента Владиславу Суркову. Соответственно, многие читатели и восприняли ее как штрих к автопортрету современной правящей элиты. Но если это действительно так, автопортрет получился излишне комплиментарным. В вопросах партийного строительства нынешняя российская власть взорвала уже как минимум три атомные бомбы.

Справедливости ради надо сказать, что началось все задолго до того, как в администрации президента появился Владислав Сурков.

Попытки выстроить партийную систему предпринимались еще в середине 90-х. Госдума первого созыва оказалась неуправляемой и бардачной из-за того, что в ней было 18 фракций и депутатских групп. Именно тогда и появилась идея создания двухпартийной системы. Пойти на выборы 1995 года «двумя колоннами» якобы предложил политолог Вячеслав Никонов. В Кремле за эту мысль ухватились. Это вылилось в создание «правоцентристского» блока «Наш дом — Россия» и «левоцентристского» Блока Ивана Рыбкина с идеей фикс любой российской власти оттянуть голоса у коммунистов. Провал был оглушительный. Аморфный Рыбкин в Думу вообще не попал, а «партия власти» набрала чуть больше 10% голосов.

Последние по-настоящему конкурентные выборы состоялись в 1999 году. Там уже о двухпартийной системе никто не вспоминал — в реальной схватке за власть сошлись две группы номенклатуры с разным видением дальнейшего развития страны: «Единство», созданное Кремлем, и «Отечество — Вся Россия» Лужкова — Примакова. По сути, те выборы были даже опаснее, чем президентские 1996 года. Теперь-то ясно, что, победи в 1996-м Зюганов, олигархи — с учетом того, что Ходорковский до последнего финансировал КПРФ, — просто перекупили бы его. В случае победы тандема Лужков — Примаков дело, скорее всего, закончилось бы грандиозным переделом собственности и посадками, если вообще не развалом страны по региональным границам.

Но в борьбе номенклатурных кланов победило «Единство». Когда «Отечество — Вся Россия» признало поражение и согласилось на объединение, верх взяла идея консолидации страны через консолидацию бюрократии.

Однако страх проигрыша, который кремлевская элита испытала в ходе той кампании, на годы вперед предопределил всю ее политику в сфере партийного строительства. Правящая группа четко понимала, что выборы не должны содержать в себе механизмы «развала», то есть смены режима. И для Путина-президента партийное строительство стало одной из приоритетных задач.

В следующие несколько лет реальные политические альтернативы были уничтожены, задача была выполнена. Но возникла другая проблема. Власть не может оставаться в одиночестве. Она всегда обязана говорить консолидирующие общество банальности, но для этого ей нужен оппонент. А где его взять, если реальные оппоненты уничтожены? В итоге партийное строительство стало казаться делом техническим, объектом политического манипулирования. Начал этим заниматься еще Александр Волошин, а продолжил Владислав Сурков.

— Двенадцать лет назад власть решила, что политика должна быть партизирована, — вспоминает политолог Глеб Павловский. — Это правильное решение — в глубоко анархической стране, не имеющей никакой культуры организованного действия, заставить всех разойтись по партиям. И это получилось, в смысле запретов. Сегодня, если ты не входишь в партию, ты не можешь находиться на публичной политической сцене. Но власть при этом имела в виду и еще одну важную вещь: что повестка для любых новых партий — левых ли, правых — будет ее повесткой. И тут возникает противоречие: мы можем создавать много политических партий, но не даем им права на собственное поведение, на собственный, пусть и сбивчивый поиск своей повестки. Поэтому и случаются такие удивительные вещи, как с партией Прохорова. У некоторых людей в администрации президента возникает представление, что если власть имела отношение к возникновению «Правого дела», то на этом основании она имеет право посещать свое дитя в любой момент — в спальне, в туалете, в кабинете; решать, с кем ему жить, и так далее. И это делается в полной уверенности — поверьте мне, это действительно искренняя уверенность, — что сами они не в состоянии решить эти вопросы. В это трудно поверить, но это искренняя убежденность чиновников — что никто из нас не способен понять государственные интересы. Поэтому, сколько бы ни строились новые организации, они будут однообразны и будут толкаться на одном и том же пятачке.

Первой серьезной попыткой контролируемого партийного строительства стало создание блока «Родина». Речь еще не шла о форматировании новой политической системы.

— Задача «Родины» была локальной и вполне конкретной — остановить КПРФ, снизить их результат. И эта задача была блестяще выполнена, — объясняет «РР» заместитель гендиректора Центра политических технологий Алексей Макаркин. — Нашли Глазьева, Рогозина, Варенникова и объединили их в гремучую смесь. Но дальше этот проект зажил своей собственной жизнью. А этого партия власти как раз допустить не может, потому что тогда другие партии начинают думать, будто своей победой они обязаны себе, что они могут бороться за избирателя наравне с «Единой Россией». И «Родина» была очень быстро свернута — как раз тогда, когда была на подъеме.

Где-то в тот же период до администрации президента окончательно дошли передовые образцы политической мысли начала ХХ века, и там решили-таки строить двухпартийную систему — с двумя партиями, представляющими, по сути, одну и ту же политическую элиту. Такая система давала возможность обеспечить мирное имитационное разделение предпочтений населения и управляемость страной. Вы можете честно избирать партии и кандидатов в президенты, которые друг другу не враги и все представляют интересы правящего класса. Выбрать можно кого угодно, но из предложенного элитой списка. В западных демократиях неприемлемые с точки зрения истеблишмента партии были в свое время либо разгромлены (как коммунистические), либо «приручены»: так, многие европейские революционеры 60-х превратились в респектабельных ныне зеленых.

Как первый вариант активно прорабатывалось разделение «Единой России». У партии власти уже даже начали «отрастать» крылья — праволиберальное и социал-демо­кратическое, консервативное. Но так и не отросли. Тему закрыл Борис Грызлов. В кулуарах генсовета партии в апреле 2005 года он скаламбурил: «Нам, “медведям”, крылья не нужны. Мы уверенно стоим на ногах».

Очевидно, в Кремле испугались нового реального раскола бюрократии. Так появился второй вариант — создание новой партии. Для нее был найден лидер — в доску свой и, как тогда казалось, без больших политических амбиций и способностей. Сергей Миронов.

В недавнем интервью «Известиям» бывший заместитель главы управления внутренней политики администрации президента Алексей Чеснаков уверял, что Партия жизни создавалась исключительно для того, чтобы поднять политический вес Миронова накануне его избрания председателем Совета Федерации: «Когда Миронов первый раз появился в Кремле, он выглядел не очень заметно, одетый в потертый твидовый пиджачок, с немного блуждающим взглядом. Присутствовавшие в тот момент в высокой приемной даже не знали, куда прочат нового незнакомца, но поскольку по поведению чувствовалось, что у него “серьезные рекомендации”, то начали задавать вопросы: кто это такой? Когда кто-то сообщил, что это будущий сменщик Строева, в это почти никто не поверил — кандидатура по тем временам казалась экзотической».

Впрочем, подобные уничижительные оценки — скорее всего, следствие нынешней опалы Миронова, а тогда на него была сделана большая ставка. Сначала Партия жизни, а затем и «Справедливая Россия» (в которую она трансформировалась, поглотив «Родину» и Партию пенсионеров) должна была подпереть «Единую Россию».

Известно высказывание Владислава Суркова: «Нет у общества “второй ноги”, на которую можно переступить, когда затекла первая. В России нужна вторая крупная партия». Это он сказал на встрече с партактивом Партии жизни накануне ее превращения в «Справедливую Россию». Там же были четко очерчены границы, например, во взаимоотношениях с «Единой Россией»: «Топить друг друга очень опасно. “Единую Россию” и так все долбят, ну поверьте! Не перебрать бы… Пока вы хотя бы часть протестного электората не отвоевали вот у этих “черносотенных” партий и движений, это не должно быть вашей главной задачей».

— «Справедливая Россия» тоже была создана с целью минимизировать результат КПРФ, — говорит Алексей Макаркин. — Но вышло так, что протестный избиратель коммунистов остался верен партии. А эсеры начали — только еще более успешно и активно, чем недавно Прохоров, — отбирать на весенних выборах электорат у «Единой России»: в некоторых регионах было что-то около двадцати процентов. Результат правящей партии в этих регионах, естест­венно, снижался. И тут начались ограничения: как и теперь — все совпадает! — Ройзмана вывели из списка, вывели из первой федеральной тройки писателя Шаргунова.

— Миронов, в отличие от Прохорова, имел разветвленную и укоренившуюся в политический ландшафт организацию, которая уже присутствовала с хорошими позициями во всех законодательных собраниях. Плюс он был спикером Совета Федерации, членом Совета безопасности. Думаю, надо было не прогибаться и настаивать на своем списке. В конечном итоге это вопрос репутации политика и мужчины.

Миронов прогнулся, но все же главным ударом по партии стало не это. Проект «Справедливой России» как второй партии власти был окончательно свернут в Ставрополе. Именно там за несколько дней до выборов в Госдуму возбудили уголовное дело против местного мэра Дмитрия Кузьмина. Незадолго до этого на местных выборах эсеры под его руководством побили единороссов, набрав 37,7% против 23,3% голосов. Мэру тут же предъявили обвинение в заключении «заведомо не подлежащего исполнению» кредитного договора, и он сбежал за границу.

На этом примере стало ясно: если федеральную бюрократию «Справедливая Россия» не раскалывала, то о региональной этого сказать нельзя. В регионах она стала восприниматься как альтернативная возможность добраться до власти. И в этом смысле расправа над Кузьминым была показательным «расстрелом». Стало понятно, что, кроме как через «Единую Россию», пути во власть нет. Кремль, промолчав в ситуации с Кузьминым, пошел на уступку региональным элитам, объединенным в «ЕР». И сам похоронил свою идею второго центра силы.

— Просто в какой-то момент было принято решение, что эта партия не нужна. Во всяком случае с Мироновым во главе. И после этого мы увидели несколько маневров, в результате которых эта партия обнулилась. Очень характерно, что теперь «Справедливая Россия» предлагает войти в альянс с кем угодно. Потому что у нее нет никакой собственной реальной программной линии. Она может войти в альянс с коммунистами, а в других обстоятельствах могла бы войти в альянс с «Правым делом» и даже раствориться и в тех, и в других.

— Если несколько существ смотрят на один предмет, но у них разная оптика, они видят разные вещи. Вы смот­рите и видите партию «Справедливая Россия» с какими-то элитами. А есть другая оптика: в нее смотрят и видят Миронова — человека, физическое лицо. С определенными связями, в сущности уже устарелого образца, друга Путина устарелого образца. Какие-то камешки собирает, выхухоль защищает — чудак-человек. Ну, здорово, но сколько можно! А он сидит на серьезной, статусной должности. Значит, его надо снять. И сразу возникает возможность каких-то подвижек, например Валентину Ивановну из Петербурга можно убрать. При этом никого не интересует партия, о ней все забывают. Я нашу власть называю конъюнктурной, или импровизационной. Она придумывает некий проект, но когда он реализован, а ситуация поменялась, она не думает, как перестроить этот проект, вообще им не интересуется — ей проще придумать что-то новое.

Этим новым проектом оказалось «Правое дело». Он был призван аккумулировать недовольство протестного электората, задать рамки дискуссии недолюбливающих друг друга Кремля и либеральной общественности. Хотя в той же «Справедливой России» видят другие причины.

— «Единая Россия» пыталась изменить центр политической борьбы, центр политической тяжести в ходе предвыборных дискуссий, — уверяет «РР» депутат Госдумы от «СР» Олег Шеин. — Не секрет, что весной текущего года «Единая Россия» стала испытывать колоссальные трудности на региональных выборах. Стало совершенно очевидно, что она не способна вести дискуссию с левыми, будь то КПРФ или «Справедливая Россия». «Правое дело» для них казалось отдушиной. Чтобы можно было показать обществу, массовому избирателю «страшилку»: смотрите, вот эти ребята страшнее, чем мы, они призывают лишить вас пенсий и увеличить рабочую неделю до 60 часов… Предполагалось устроить спарринг с «Правым делом», которое должно было изображать из себя «атлантистов», монетаристов и так далее. На этом фоне «Единая Россия» предстанет в виде патриотической и даже социально ответственной партии.

Пост председателя партии, мы помним, предлагался и Алексею Кудрину, и Игорю Шувалову. Те очень благоразумно отказались, понимая, что проекты Кремля недолговечны, что в данный конкретный момент правая либеральная партия президенту нужна, но будет ли она поддерживаться дальше — большой вопрос. Непонятно было даже, будет ли прохождение правых в Думу одной из целей администрации на этих выборах.

После отказа Кудрина и Шувалова остановились на кандидатуре Прохорова. И этот выбор был не случаен. Богатый, благонадежный, исполнительный, всегда готовый подставить власти плечо. Надо поднять отечественный баскетбол и биатлон? — Прохоров. Надо построить е-мобиль? — Прохоров. Он выступал на Селигере и озвучивал (по информации «РР», по просьбе Владимира Путина) непопулярные идеи, с которыми не решалось выступить само правительство, в том числе об изменении Трудового кодекса.

Наверное, план дал сбой, споткнувшись на перфекционизме Прохорова. Он нужен был Кремлю именно как классический правый либерал, а не как внеидеологический популист с Пугачевой и Ройзманом в авангарде. Но как классический правый либерал он бы за несколько месяцев не набрал необходимых для прохождения в Думу голосов. Кремль хотел обеспечить его на первых порах 5–6%, Прохоров замахнулся на 15% и, сам того не желая, нарушил правила игры — залез на электоральное поле «ЕР». Например, пытаясь через Ройзмана апеллировать к тем, кого партия власти уже считала «своими» — к активным борцам с преступностью, наркоманией, которых довольно много на региональном уровне.

Алексей Макаркин уверен, что именно эта активность и не понравилась Кремлю. Там, считает политолог, планировали образование либеральной фракции, но не прямо сейчас, а, скорее, на следующих выборах. Прохоров же захотел играть всерьез, не обращая внимания на то, что даже 7% он может обеспечить себе только за счет «ЕР».

— Всегда было такое в истории партий, даже сейчас есть: когда проигрыш не воспринимается как нечто катастрофическое, — говорит Макаркин. — Те же Явлинский, Зюганов и прочие давно уже с этим смирились. Партии просто обозначают присутствие различных политических сил и течений на выборах. А Прохоров не такой человек, для него проигрыш был бы сильным ударом, он бы с этим не смирился. Для него эта игра в присутствие была бы невозможна. Он — миллиардер, успешный политик и предприниматель, он ориентировался в политике не на присутствие. Из-за этого-то и произошел конфликт.

— У Прохорова начало возникать представление о «правой повестке». Я сужу по его заявлениям, иногда сбивчивым, но искренним. Но в какой-то момент он понял, что у него нет возможности в рамках тех договоренностей, которые он, видимо, заключил, продвигать собственную повестку. То есть от него ждали деятельности спарринг-партнера. И очень доброжелательно к нему относились. Но то, чем он начал заниматься… С их точки зрения, он обезумел — этакий принц Гамлет с точки зрения короля и королевы-матери. И здесь в центр нашего внимания попадает феномен этих странных договоренностей. С одной стороны, они управляют поведением очень сильных людей, а с другой — никогда не бывают вполне формализуемыми и известными. Это проблема российской политики: она полна теневых договоренностей, частных сделок, и это — реальность. Речь не только о договоренностях Прохорова с администрацией президента. Тандем ведь тоже на какие-то договоренности ссылается, но мы о них ничего не знаем, и не понимаем, имеем мы дело с политикой или частной сделкой.

Трудно сказать, как очередная неудача повлияет на партийных строителей из администрации президента. Не исключено, что стройка продолжится. С точки зрения правящей партии, существующая политическая система вполне адекватна. С точки зрения большинства избирателей, в принципе тоже. Общаясь недавно с Дмит­рием Рогозиным, корреспондент «РР» удивлялся, насколько спокойно он сейчас вспоминает уничтожение «Родины», пеняя, скорее, на избирателя: «Объяснять, что это злой дядя выключил рубильник, смешно. Значит, общество было не готово, значит, не смогло побороться за свои права — сами виноваты». Недовольных политической ситуацией меньшинство. Другое дело, что это за меньшинство.

— Не Прохоров проиграл, не администрация президента, а страна проиграла, — объясняет «РР» Леонид Гозман, почему он зол на обе стороны конфликта. — У нас был шанс иметь относительно независимую либеральную партию. Теперь этого шанса нет. А значит, 15–20% либерально настроенных граждан опять не за кого голосовать. Это значит, усилится тенденция к эмиграции — реальной и внутренней. Эта тенденция не затронет тех, кто голосовал за «Единую Россию» или ЛДПР. Она затронет тех, кто является элементом развития. Это значит, у власти не будет разумного оппонента, и власть будет делать больше глупостей, чем делала до сих пор. И последствия этого отразятся не только на том, как будет развиваться партийная система.

— Люди будут уезжать, и для «модернизации» просто остается меньше интеллектуальной части населения, — соглашается Алексей Макаркин. — Но в целом государство не ориентируется на «интеллектуальное меньшинство». И в электоральных процессах оно роли не играет. С другой стороны, опасность существует. Долгое время между государством и обществом существовал контракт: общество не вмешивается в политику, а государство в свою очередь обеспечивает обществу должный уровень жизни и даже постепенно его улучшает. Такой контракт существовал и в советское время, сейчас он существует уже в несколько видоизмененном варианте, но суть одна. И сейчас этот контракт трещит по швам. В советское время, при Брежневе, он тоже себя исчерпал. И сейчас есть такая опасность, если государство не успеет с политическими реформами. Если президент — неважно, кто это будет, — в течение следующего президентского срока не проведет никаких кардинальных реформ, не модернизирует политическую систему, повторение египетского революционного сценария вполне реально.

Но что такое «кардинальные реформы»? Неужели роспуск «Единой России», «свободные выборы», на которых будут блистать лицемеры, популисты и клоуны, выжившие при всех зачистках «поляны», улучшат ситуацию?

Но ничего не делать тоже нельзя. Правящая группа и региональные правящие группировки все больше теряют контакт с обществом, замыкаются в себе. Их способность влиять на политические противоречия, настоящие общественные конфликты и реальную повестку дня катастрофически уменьшается. Вертикаль власти в политике пришла к исходной точке — к потере способности управлять не только страной, но и даже собственной номенклатурой, сросшейся с партией власти.