Еще один день 65-летия Победы (который почему-то не празднуется) («

В этот день был подписан акт о безоговорочной капитуляции Японии. Верховный Совет СССР объявил 3 сентября «Днем всенародного торжества — праздником Победы над милитаристской Японией». Указ никем не отменён, но почти сразу забыт. Лишь в июле 2010 года принят новый закон, устанавливающий новую памятную дату — «2 сентября — День окончания Второй мировой войны».

«Парламентское обсуждение нового праздника даже на фоне 65-летия Победы подавалось как отклик на локальную инициативу дальневосточников-сахалинцев или ветеранов флота», — говорит мой собеседник политолог Борис Подопригора, недавно побывавший во Владивостоке. По словам Бориса Александровича, парадокс состоит в том, что последние бои победоносной для нас Второй мировой войны мы не то чтобы забыли, но как будто бы их стеснялись.

— Дальневосточная же кампания СССР по стратегическому замыслу и обеспечению, пространственному размаху и темпам нашего наступления, соотношению потерь не имеет аналогов в военной истории. Управление этой беспрецедентной воздушно-наземно-морской стратегической операцией соответствовало идеальной формуле военного планирования: «бить врага малой кровью и на его территории». Наступление Красной Армии велось в полосе 4430 километров, что равняется расстоянию от Северной Норвегии до Южной Греции. Отдельные фрагменты операции и по сей день кажутся фантастикой. Так, 6-я гвардейская танковая армия Забайкальского фронта за первые три дня наступления прошла 450 км и притормозила лишь из-за отставания тылов. Впервые при столь масштабной операции численность наступавших — около 1,2 миллиона и оборонявшихся до одного миллиона — была сопоставимой, а не 3 к 1, как того требует военная наука. Ею не то что пренебрегли, но большинство красноармейцев уже познали вкус победы в Европе. Их не нужно было ни обучать, ни мотивировать.

— Начнём с глубинных, во многом мифологических причин. Историография, а заодно и «философия победы» во второй мировой формировалась в СССР при подчёркивании особо жертвенного вклада наших соотечественников, ставших основой антигитлеровского фронта. На этом фоне относительно бескровная для нас победа над Японией оказалась лишённой пафосно-трагического ореола Великой Отечественной. Не только в научном, но и «народном» представлении мы «победили как-то не так».

Отсюда во-вторых: событийный ход всей дальневосточно-тихоокеанской кампании вызывает ряд разнообразных вопросов и у нас, и к нам. Даже на пике холодной войны мы признавали не меньшую роль США в победе над Японией, чего лишний раз делать не хотелось. 2 сентября её капитуляцию принимал даже не командующий советскими войсками, а представитель Главного командования советских войск на Дальнем Востоке при штабе Макартура генерал-лейтенант Кузьма Николаевич Деревянко.

Та же конфронтационная эпоха надолго утвердила международное восприятие второй мировой по формуле: «Москва завоёвывала, Запад освобождал». Или — чуть примирительнее: «В Европе победили союзники, на Востоке — англо-американцы». В этих условиях политически гипертрофировался непреложный факт советского наступления на японские владения с последующими территориальными приобретениями СССР. Мы слишком долго искали, что, кроме встречных лозунгов, противопоставить японскому самооправданию, помноженному на западный информационный менеджмент. А тем временем весь мир уверовал, что «Токио проиграл войну из-за американского превосходства и русского вероломства». Не самая последовательная политика Москвы в отношении Южнокурильских островов /«вообще-то они наши, но два из четырёх можем и отдать»/, информационные потери от 30-летней конфронтации с Пекином и Сеулом, как и застарелая боязнь открытой полемики поставили нас в оборонительную позицию по целому ряду дальневосточных сюжетов. Поэтому и про август 45-го мы долгое время вспоминали скороговоркой.

— Конечно. Не только в академических, но и политических кругах стран тихоокеанского бассейна — это не только Япония и Китай — жива «инерция памяти»: «когда Вашингтон действует совместно с Москвой, любой третий — лишний». Или — что весьма популярно в китайских, да и южнокорейских аудиториях: «Американцы воевали с Японией почти четыре года, а русские справились с ней за три недели». Кстати, большинство японцев ситуативно признают, что основной причиной капитуляции Токио стало вступление в войну СССР, а не атомные бомбардировки, о которых армия по существу не знала. Ибо «Япония могла сопротивляться столько, сколько просуществовали бы её сухопутные силы». А квантунская армия, сдавшаяся, что ни говори, нам, а не американцам, считалась главной надеждой Токио. К тому же 50-тысячные потери американцев на Окинаве показали, что их пехота менее успешна, чем авиация и флот, и что собственно Япония может превратиться в зону нескончаемой партизанской войны. Во всяком случае японцы в сравнении с американцами были более готовы к войне на истощение. И это ставит точку в споре о значении нашего вклада в победу.

Назовем и третью причину «избирательности» нашей памяти. С укреплением позиций Н.С. Хрущева не только в научных, но главное — в военно-политических кругах Советского Союза на полвека возобладали участники и исследователи европейских сражений. При этом главный герой войны с Японией маршал Василевский отошёл от активных дел в немалой степени из-за репутации главного любимца Сталина. По сходной причине уже в новой России пытались откреститься от дня победы над Японией: ветеранам, мол, хватит и 9 мая, поэтому не будем прославлять ещё одну победу с профилем Сталина на медали…