Добрый царь: вера в правду верховного правителя на Руси

Советская наука пролила немало чернил, изобличая веру русского народа в «доброго царя», которая веками служила помехой всяческим революционным катаклизмам. Эти обличения выглядели тем более иронично, что одновременно партийно-государственная пропаганда формировала культ личности непогрешимого вождя. Попытки отойти от него в 1960-х и 1990-х показали, что без усиленного укрепления веры народа в верховного правителя как гаранта правды и справедливости управлять Россией трудно. Пропаганда в этом направлении в XXI в. успешно возобновилась, но у нас ещё есть возможность взглянуть на исторические корни столь важного явления древней и современной политической жизни.

Прежде всего, при всей любви к традиционной культуре, я должен заметить, что с точки зрения научного либерализма слепая вера народа в правду правителя далеко не безобидна. Дело не в том, что она перманентно ущемляет выход демократических институтов на высшие ступени власти, веками превращая императора, генсека или президента в «доброго» и непогрешимого царя. Значительно сильнее эта вера бьёт по идее власти закона: к ней апеллируют тем меньше, чем больше надежд связывают с заведомо справедливой царской волей.

Далее, эта вера просто не позволяет говорить о реальном разделении властей. Чем больше россияне верят в «доброго царя», тем меньше они верят в незыблемость законов и справедливость суда. О какой независимости законодательной и судебной власти от исполнительной можно говорить, если в глазах народа она только мешает харизматическому лидеру устанавливать в стране свою правду?!

Наконец, вера народа в доброго царя нередко выходит из берегов, простираясь на заведомых тиранов. Причем наша интеллигенция даже радуется этому и способствует освящению в глазах народа образов Ивана Грозного, Петра I и Сталина. Людям полупросвещённым это кажется удобным способом забвения страшных жертв при мобилизации общества на осуществление каких-либо умозрительных целей.

Историки по сей день старательно описывают деяния вышеупомянутых тиранов, предавая забвению их итог: страна всякий раз лежала в развалинах, и в 1584, и в 1725, и в 1953 г. Каждый раз идеи собственности, закона и правосудия были сметены, ростки либерализма растоптаны, а население России не просто останавливало прирост, но абсолютно сокращалось.

Что же заставляет многих людей перешагивать не просто через естественное стремление к свободе и порядку, но через элементарное человеколюбие? Что побуждает одних верить в «доброго царя», а других – пропагандировать эту препятствующую развитию нашей страны идею?

Ведь убеждение, что правда сосредоточена в носителе высшей власти, веками служит главным препятствием для развития институтов народоправства: люди перекладывают на «царя» свои либеральные обязанности по контролю над властью. Мысль, что правда придёт «сверху», столетиями мешает россиянам лично озаботиться тем, чтобы справедливость вокруг них поддерживалась законом и работой соответствующих учреждений, подконтрольных обществу.

Корни веры в «доброго царя» не нужно искать ни в теории заговора, ни в историческом своеобразии России. Пропаганда способствовала укреплению этой веры, но никогда не была её источником. Причины возникновения этого явления массового сознания связаны с двумя объективными политическими процессами. Первый – более общий – объясняется историческими особенностями формирования империй. Второй, связанный с событиями XVI–XVIII вв. в Европе, характерен для рождения абсолютных монархий Нового времени.

Формирование империй, как правило, было связано с войнами, масштабными разрушениями и неисчислимыми жертвами. Однако вхождение народов и государств в состав империй почти всегда давало и положительно воспринимаемые простым народом результаты. Прежде всего, сильный удар наносился по своекорыстным интересам местной власти: она теряла часть своего влияния, не могла бесконтрольно разжигать войны и конфликты с соседями (особенно вошедшими в состав той же империи), а «над ней» появлялась инстанция, к которой народ мог с большим или меньшим успехом апеллировать.

В империи господствующий слой мелкого государства терял возможность творить с народом всё, что ему заблагорассудится, имея альтернативой лишь «бессмысленный и беспощадный» бунт. При этом местное самоуправление (на уровне общины, села и даже города), ближе всего затрагивающее повседневную жизнь простых людей, как правило, сохранялось. Разумеется, и в больших многонациональных державах проблем было немало. Назову лишь одну: краткое время их жизни, обычно два-три, но не более нескольких столетий. Однако на фоне хаоса, следующего за распадом крупной державы, народ ещё больше склонен был идеализировать империю, забывая о её ужасах и вспоминая время её существования как «золотой век».

Ярким примером державы, сложившейся как мирным, так и военным путём из отдельных союзов племён славян и финно-угров, было Древнерусское государство, просуществовавшее относительно единым менее 200 лет, с середины X в. по 1132 г. (до смерти Мстислава Великого). Воспоминания о его владыках: княгине Ольге, Святославе, Владимире Святом, Ярославе Мудром, Владимире Мономахе,– по своей яркости намного превосходили в народном сознании образы великих князей отдельных государств раздробленной Руси XII–XIII вв., несмотря на то, что те были каждое по отдельности богаче и сильнее Древней Руси.

Народ решительно забыл о многочисленных дрязгах и братоубийственных войнах, которые вели легендарные древние правители, хотя они были богато представлены в летописях. Даже такие яркие и властные личности, как Юрий Долгорукий, Андрей Боголюбский, Всеволод Большое Гнездо, Михаил Черниговский или Даниил Галицкий, как ни старались их придворные летописцы и иные усердные хвалители, не могли стать даже вровень с древними (надо сказать, довольно ограниченными в силах и средствах) владыками единой Руси.

Создатели единого Московского государства Иван III и Василий III прикладывали все усилия, чтобы создать вокруг себя атмосферу чрезвычайного чинопочитания, но не смогли подняться до уровня древних правителей в самосознании народа. Этому мешало не только то, что масштаб нового государства составлял едва ли половину Древней Руси, а процесс «забирания земель» под власть Москвы был не столько героичен, сколько коварен и подл. Просто блага жизни в единой державе, где даже единые деньги ввела только вдова Василия III Елена Глинская, народ восчувствовал лишь позже, к временам правления «Избранной рады» в середине XVI в.

Благодаря естественной персонификации образа власти в народном сознании, все лавры «правительства социального компромисса», проводившего в 1650-60-х гг. государственно полезные либеральные реформы, достались Ивану Грозному – первому русскому царю. И тут в действие вступил второй политический процесс, основанный на крови и неисчислимых страшных преступлениях: формирование абсолютизма.

Суть этой формы государственного правления, надолго подавившей либеральные ростки почти во всей Европе, состояла в формировании собственной военно-бюрократической (в т.ч. судебной) вертикали власти монарха, без уничтожения на первых порах власти феодальных сеньоров. Но власть царя и короля опиралась именно на иерархию последних, поэтому монарху нужна была ещё одна, пусть зыбкая, опора.

В России, Англии и Франции это были средние слои населения: мелкое дворянство и иные служилые военные профессионалы, постепенно формирующееся чиновничество, горожане (в России ещё и лично свободные черносошные крестьяне), интересы которых при поддержке власти противопоставлялись нобилитету. В этом смысле Иван Грозный, упорно твердивший народу, что грабительство и неправосудие в государстве исходит от бояр и архиереев, которые де «изменяют» государю и всей стране, был не оригинален.

Точно так же, с похожими ошибками и отступлениями, с такой же хитростью и злобным коварством вели себя его собратья на Западе. Смыслом их манёвров в любом случае было противопоставление более широких масс народа своему ближайшему окружению, чтобы постепенно, шаг за шагом, выгрызать крупицы власти в свою пользу. В ход шло всё, включая привлечение внешних врагов страны, чтобы использовать её военные поражения для изобличения (как правило, ложного) «государственной измены» собственных царедворцев и высших чиновников.

Не случайно историки спорят над авторством излюбленной монархами формулы «Государство – это я». Одни приписывают её современнице Ивана Грозного Елизавете I Английской, другие – «королю-Солнце» Людовику XIV. Все они, включая русских царей, за этот идеал боролись, но в реальности могли о нём только мечтать. У них просто не было для реализации этой формулы достаточно сил, даже у «Тишайшего» царя Алексея Михайловича, которого московский поэт уподобил Солнцу на несколько лет раньше, чем французские коллеги нашли этот эпитет для Людовика XIV. Как и Людовик, царь Алексей управлялся своими министрами, так же далеко не всегда мог диктовать свою волю знати и сходным образом дрожал от страха во время народных выступлений.

Смутное время – первая гражданская война в России 1603–1612 гг., стала прямым следствием Великого разорения страны Иваном Грозным и закрепощения крестьян и холопов, в котором Борис Годунов видел выход из социально-экономической катастрофы. Не случайно в ходе гражданской войны на смену Борису пришёл в 1605 г. «добрый царь Дмитрий Иванович», сделавший за год своего правления реальные уступки всем активным общественным слоям (кроме закрепощённого крестьянства).

Убийство «Дмитрия Ивановича» заговорщиками во главе с Василием Шуйским и объявление его Лжедмитрием ничего не изменили в народном сознании. Основная часть населения страны просто отказалась поверить в смерть «доброго царя» – ведь только он, согласно сформированной ещё в XVI в. вере народа, мог избавить простых людей от грабежа и неправосудия бояр, изменой посадивших на престол своего боярского царя Василия.

Колоссальное восстание Ивана Болотникова, едва не взявшего Москву (1606–1607), проходило от имени физически не существующего, но в умах народа живого «царя Дмитрия». После его поражения появившийся, наконец, Лжедмитрий II, основав столицу в селе Тушино, реально завладел большей частью страны (1608­–1610). Избавиться от него исстрадавшийся народ смог только после свержения Василия Шуйского: столь сильно было противопоставление «доброго царя» «боярскому». Ведь один считался третейским судьёй для всех, а другой представлял лишь реально правивший в России слой московской аристократии.

Выходом из Смуты стал откат назад от абсолютистской монархии, зарвавшейся в своих притязаниях и кровавых методах, к монархии сословно-представительной. Зарвались в те времена не только русские цари – в XVII в. гражданские войны отбрасывали абсолютизм назад и в Англии, и во Франции, и в империи Габсбургов.

У нас последней каплей стало призвание боярами в Москву польского гарнизона от имени нареченного теми же боярами на царство королевича Владислава. Мало того, что это было сделано после обещания организовать избрание доброго царя «всей землёй» на Земском соборе. Семибоярщина умудрилась сдать Москву войскам не самого Владислава, а его отца, польского короля, который как раз в это время взял, после долгой осады, Смоленск – т.е. откровенно покусился на государственную территорию России.

Явный враг был в сердце страны. Первое ополчение – разрозненные отряды со всей страны – пошло в 1611 г. спасать Москву от интервентов, на время забыв про царя, и рассеялось вследствие ссор его участников между собой. Второе ополчение (1612) победило, поставив во главу угла вопрос, не кто будет «добрым царём», а откуда вообще может взяться таковой. Решение об этом было официально принято в апреле 1612 г. в г. Ярославле и стало краеугольным камнем русской монархии XVII в.

Субъектом права избрания царя было объявлено всё население России: только представители всех сословий и уездов, составлявших страну, имели право наречь человека царем – причём единогласно. Не удивительно, что выборы на Земский собор шли долго, а его заседания затянулись до февраля 1613 г. Достигнуть единодушия всегда было нелегко, а сразу после гражданской войны – особенно.

«Добрый царь» Михаил Федорович Романов был избран как представитель всех подданных России. Это необычайно укрепило идею связанной с царем «правды», но поставило монархию в положение затруднительное. Ведь и сын Михаила Алексей Тишайший, и его сыновья Иван и Пётр оформляли своё восхождение на престол «избранием», причём непременно «всенародным и единогласным».

В результате в XVII в. возникла острая необходимость демонстрации положительных аргументов в пользу идеи «доброго царя». Надо было, в конце концов, «оправдать доверие» того «всенародного множества людей», представителей всех сословий, конфессий и национальностей, волей которых официально царствовал самодержец. Сказать по-простому: «я за справедливость для народа, я защищу его от злых бояр и жадных архиереев»,– было уже нельзя, т.к. Боярская дума и Освященный собор церковных иерархов в полном составе составляли верхнюю палату Земского собора.

Первые Романовы, Михаил и Алексей, просто не знали, что в этой ситуации делать. Михаил Фёдорович первые 9 лет царствования не мудрствуя лукаво оставался у «материнского лона» – при нём почти непрерывно действовал, выводя страну из кризиса, Земский собор (три трёхгодичных созыва). Затем он передал власть своему вернувшемуся из польского плена отцу Филарету, а после его смерти в 1632 г. – боярам-временщикам.

Алексей Михайлович тоже начал царствовать, отдав правление своему воспитателю боярину Морозову, и спохватился лишь в 1648 г., когда Москву потряс бунт. В это же время английский король Карл I угодил к своим подданным в плен, а во Франции Людовик XIV бегал от фрондёров по всей стране, не зная, где главу преклонить. Ситуация для кандидатов в абсолютные монархи была пиковая. Русский царь вышел из неё с наименьшими потерями, вновь созвав Земский собор.

Его депутаты не только решительно осудили бунт и кодифицировали законы, но и усилили крепостное право так, как это не удавалось до той поры ни одному правителю. В обсуждённом и принятом на соборе Уложении 1649 г. самодержавная власть защищалась всеми мыслимыми и немыслимыми по жестокости мерами. Не удивительно, что Алексей Михайлович Тишайший с этого времени в любых затруднительных ситуациях собирал Земский собор, чтобы подкрепить свою не слишком разумную политику народным волеизъявлением.

Труднее пришлось его сыну Фёдору, всерьёз воспринявшему идею «доброго царя» для всех подданных (кроме холопов и крепостных крестьян – для них «отцом» считался хозяин). Его объявительные грамоты и указы, читавшиеся по всей стране, в каждом селе, обычно имели преамбулу, объяснявшую добрые намерения царя, и нередко звучали весьма убедительно. Особенно когда речь шла о сокращении повинностей и снижении налоговых тягот.

Например, 21 октября 1679 г. в Вятский уезд была послана грамота о введении прогрессивного для той поры подворного обложения. В ней описывалось, сколько чего уездные люди платили раньше, и признавалось, что платить сполна они просто не могли, «потому что у них многие тягла запустели, и взять тех денег не на ком, и остальные посадские и уездные люди от немерного правежа бегут в Сибирские розные города». Сумма основных налогов составляла в год 18 тыс. 2702 р. 11 алтын и 0,5 деньги, не считая «конской, и огородной, и иных пошлин, и Сибирского хлебного запаса, и ямской гоньбы». Реально было взято с 1672 по 1679 г. 76 тыс. 183 р., 16 алтын и 5.5 деньги, то есть жители уезда задолжали 25 тыс. 130 р. 25 алтын и 3 деньги.

«А вятчан, посадских и уездных людей, пожаловали мы, великий государь – велели из прежнего оклада, из 18 тыс. из 272 руб.в из 11-ти алтын с полуденьгою, выложить по 1198 руб. по 4 алтына с полуденгою на год. А имать с них… по рублю по 10 алтын с двора; итого по 17 тыс. по 74 рубля по 6 алтын по 4 денги на год. И они бы… видя нашу государскую милость к себе, те деньги… платили без доимки все сполна», позаботившись о справедливом распределении налога по дворам, «чтоб богатые и полные люди перед бедными в льготе, а бедные бы перед богатыми в тягости не были».

10 декабря царь написал воеводе в Великий Новгород, что, несмотря на отмену старых налогов и сборов, «ведомо нам, великому государю, учинилось, что в Новгороде и в иных городах бояре наши и воеводы и приказные люди с посадских и с уездных людей всякие мелкие денежные сборы емлют по прежнему». Царь приказал с людей, из-за «их многих податей и тягостей» этих денег не «имать и для таких сборов в уезд никого не посылать».

Этот «милостивой указ», как и прежние, Фёдор Алексеевич «у съезжей избы в торговые дни честь всем вслух не поодиножды, чтоб наше, великого государя, жалованье и милостивое призрение от таких тягостей им, посадским и уездным людям, было ведомо». «А в Новгородской уезд во все пятины и в пригороды послать памяти… чтоб однолично сей наш, великого государя, указ о том всем был ведом. А если до сего нашего государева указу такие мелкие денежные сборы… с посадских и уездных людей что взято,– и те сборные деньги роздали бы тем же людям, с кого и сколько взято».

Это отчасти даёт ответ на вопрос: отчего народ (а люди и тогда имели головы на плечах) всерьёз воспринимал царя как представителя интересов всех подданных России?! Ведь царь был крупнейшим феодальным собственником и просто не мог не ставить на первое место интересы своих братьев-феодалов (самые богатые из которых составляли круг его друзей, советников и двор).

Самая искренняя забота царя об интересах народа была лишь прикрытием политики закрепощения всё большей массы населения в интересах слоя служилых землевладельцев. Петр I продолжил её другими методами, изменив понятие «всенародной пользы», выдвинутое его старшим братом, на «государственную пользу» (под флагом которой закрепостил, ограбил, разорил и опустошил всю страну).

Это был сильный ход: интересы государства остро воспринимались народом, который привык к жертвам в их пользу, особенно для обороны страны. Если Фёдор Алексеевич стремился (даже против воли большинства членов Боярской думы) вывести страну из тяжелой войны, разорявшей подданных, то Пётр растянул череду непрерывных войн с 1695 по 1721 г. Под завесой порохового дыма подавляющее большинство населения страны было сделано рабами крепостников-дворян. А после завершения Северной войны царь ввёл в стране военное положение, разумеется, для «государственной пользы».

Лишь в XX в., после уничтожения господствующих сословий, это слишком уж очевидное служение верховного правителя интересам ограниченной группы лиц было преодолено. Имеющий реальную власть слой стал текучим, он разжижался и прямо-таки бурлил под давлением «вождя народов» сверху и огромной массы граждан снизу. Если раньше «подошву пирамиды» составляли лишь лично свободные подданные, то при советской власти она (как и в других странах Европы) расширилась на взрослое население в целом.

Режим репрессий был для этого жизненно необходим. Сталин и его ближайшее окружение лишь давали на них «добро», а карательные органы по своей инициативе заводили лишь малую часть из миллионов дел. Каждый мог помочь «доброму вождю» в его служении всенародной правде, написав донос на «врага народа». Значительная часть «врагов» стояла выше доносителей по новой иерархической лестнице, так что продвижение по ней было быстрым.