Лучшая половина человечества

А вот совмещать эти два мероприятия невозможно, да и не следует: потеряете объект своего внимания навсегда.

Это не я придумал. Скорее всего где-то вычитал или от кого-то услышал, но мысль эта запала в душу. Не верите, проверьте. Но лучше не надо.

Это, конечно, речь идет о личном. А вот в силу профессии женщин приходилось изучать, прежде чем изложить перипетии их судеб на бумаге и предать гласности в газете или журнале.

Только сейчас жалею, что не хранил никогда свои публикации за более чем полвека работы в печати, надеялся на природный компьютер, находящийся в голове. Когда появились те, которыми мы сегодня пользуемся, очерки о судьбах людей уже стали не нужными никому и исчезли как жанр журналистики.

В самом начале 1980-х получил предложение от одного из популярных журналов, где раньше работал, слетать в Новороссийск и написать о живущих там героях Малой земли. Идея мне понравилась, поскольку я имел к этому произведению Брежнева некоторое отношение. Когда книга была опубликована, я работал в Лондоне в бюро Агентства печати «Новости» и, получив труд генсека в английском переводе, набравшись наглости и ни на что не надеясь, отнес рукопись в редакцию газеты «Таймс». К моему искреннему изумлению в редакции заинтересовались, но попросили и русский вариант. «Малую землю» опубликовали в литературном приложении к газете, разумеется, выбросили всю коммунистическую идеологию, оставив только экшен, действие, снабженное прекрасным рисунком плывущего в море огня Леонида Ильича на фоне тонущего катера.

Москва осталась довольна, газету показывали Ильичу, мне стали присылать все его последующие произведения, но главный редактор «Таймс» вежливо намекнул, что ни «Возрождение», ни «Целина» их не волнуют.

В Новороссийске я никогда не был, полетел с удовольствием, целый день провел на Малой земле, встречался с ветеранами и от одного из них, летчика, Героя Советского Союза, сбившего в небе над Новороссийском несколько фашистских самолетов, получил поразившую меня информацию. С мясом, да и другими продуктами, в городе, как и во всей стране, была напряженка, ветеранам выдавали пайки, и малоземельцы получали мяса в два раза больше, чем остальные ветераны.

Писать о Малой земле и ее героях после Леонида Ильича мне расхотелось, а о глупом решении местных властей, перессоривших ветеранов, вряд ли кто осмелился опубликовать в те годы хотя бы строчку. Я стал искать других героев и не без труда нашел. То были женщины, молодые девушки, которых наскоро обучили саперному делу, поручив им опаснейшую задачу – разминировать город и его окрестности. Человек пять я нашел в городе в добром здравии, о других узнал из архивных материалов. Многие погибли, учеба-то была ускоренной.

Очерк был опубликован, я искренне порадовался за этих боевых женщин, о которых никто не вспоминал уже почти четыре десятилетия.

В годы моей молодости военная тематика в прессе превалировала. Позже станут говорить, что таким образом застойная власть пыталась отвлечь народ от насущных проблем, которых хватало. Может, и так, но вряд ли рассказами о жертвах и лишениях военных лет можно успокоить людей, бегающих по магазинам в поисках куска колбасы. Война не могла не коснуться любого человека, кто жил в те тяжелые годы, а потому всякая новая публикация вызывала неподдельный интерес. Впрочем, вызывает до сих пор.

Я писал о девушке-танкисте. Танкист – редкая для женщины военная профессия даже во время войны. Фишка, как теперь говорят, заключалась в том, что когда их дивизион шел в атаку, с воздуха танки прикрывали штурмовики, и на одном из них летал ее жених и будущий муж. Вот такая сложная любовь времен войны.

Старался и находил людей редких профессий и любопытных биографий. Когда работал в Архангельске, обнаружил в архиве своего приятеля Калестина Коробицына, фотокорреспондента областной газеты, снимок симпатичной девушки в морской фуражке. Калестин покопался в своих записях и вспомнил, что это единственная девушка на Северном флоте, служившая лоцманом. Пришлось опросить десятки горожан, связанных со службой на море, чтобы узнать адрес женщины-лоцмана. В Архангельске она уже давно не жила, а служила на Балтике, в Калининграде, в местном пароходстве, но уже не лоцманом, а диспетчером. Работа более подходящая для замужней женщины. Мы проговорили с ней два вечер, и ее историй хватило на три номера газеты. Особенно удивлялись, увидев ее рядом с капитаном на мостике, английские морские волки. Она проводила суда наших союзников сложным фарватером Северной Двины.

Конечно, писал я не только о тех, кто прошел войну. К примеру, не просто было рассказать о первом секретаре ЦК комсомола Рукмане. Во-первых, о функционерах такого ранга писать было не принято, во-вторых, нелегко изложить все человеческим языком и подчеркнуть при этом, что секретарь – женщина. Как-то на несколько минут они меня оставили одного в своем кабинете, и я успел заглянуть в ту часть шкафа, где комсомольские функционеры обычно хранят коньяк и подходящую посуду (я работал много лет в комсомольской печати, и такие шкафы мне были хорошо знакомы), и здесь наткнулся на маленький косметический салончик, о чем и не преминул написать. Мы с Рукмане побывали на нескольких рижских предприятиях, и было очевидно, что она здесь бывает постоянно, ее знают как человека с государственным подходом к проблемам молодых людей. А один крупный партийный чиновник шепнул мне за обедом в столовой ЦК: «Мы еще увидим Рукмане на трибуне Мавзолея». Случись такое, я бы тогда не удивился.

Однажды перед очередным съездом ЦК КПСС нужно было написать о делегате, женщине, желательная профессия – педагог или врач. Решив слегка похулиганить, выбрал врача из Ивановской областной больницы, специализация – патанатомия. Приехал в город ткачих, познакомился с врачом, несказанно ее удивив, но нисколько не пожалел. Доктор оказалась широко образованным человеком и отнюдь не только в своей профессии. Знала классическую и современную литературу. Уговорила меня съездить в Палех, где весь городок, казалось, дышал этой лаковой миниатюрой, а в местной церкви все стены были расписаны в манере палехского классического рисунка.

Сколько раз приходилось убеждаться – интересных людей множество, стоит лишь чуть-чуть поискать. Конечно, власть редко допускала женщин к важным государственным постам. Но, может, это и к лучшему, иначе они могли бы не сохраниться как вид. Зато сейчас самые сообразительные стали предпринимателями и наконец-то хоть в этом уравнялись с мужчинами. Во всяком случае, и расправляются бандиты с ними так же, как и с мужиками: беспощадно. Такое вот равноправие.

Вернусь в Архангельск. 1965 год, начало марта, но все еще стоят морозы, весной и не пахнет, лед на Северной Двине тронется не раньше середины мая. Это будет мой первый ледоход в Архангельске, работаю редактором молодежной газеты чуть больше полугода. А через три дня женский праздник, надо что-то придумать, но не придумывается. Редакционный поэт Федя Ширшов обещает создать нечто лирическое, но его вирши надоели и редакции, и читателям.

Зашел в кабинет ответственный секретарь Юра Чебанюк, киевлянин и путешественник, объездивший в поисках хорошей газеты половину страны. Встретил его случайно в Москве, и он сразу согласился на Архангельск, поскольку здесь еще не бывал. Положил на стол рукопись. Читаю название: «Роди мне три сына». Звучит не очень грамотно, но Юра поясняет, что там все через пень колоду. Он даже фамилию автора заклеил, а принес его какой-то студент из Лесотехнического. А еще ответсек добавляет, что нам он не подойдет, но прочитай, получишь удовольствие. И при этом хитро ухмыляется.

Прочитал раз, затем второй и третий. То было не удовольствие, я просто обалдел, поскольку не читал раньше ничего подобного.

Сюжет простой – никакого сюжета. Двое в постели. Она прошла всю войну в медсанбате, он – молодой парень, и она ему рассказывает про своего любимого лейтенанта и вообще, что это такое – любовь на войне, со всеми подробностями от добычи так необходимой женщине ваты, на что годилась генеральская шинель, до невозможности уединиться в окопе от солдатских глаз. По форме это полная откровений исповедь, по сути – крик раненой души. Ее лейтенант считал, что он заговорен от пули, но пуля его все-таки достала. Если бы знать, что он погибнет, она бы отдавалась ему прямо на улице каждого освобожденного населенного пункта, и пусть бы смотрели люди, любить не стыдно. В этом монологе все лилось потоком, редко прерываясь точкой или запятой.

Решение пришло моментально. Публикуем без правки и сокращений, а поскольку рассказ велик, меняем формат газеты с А3 на А2, разверстаем тремя подвалами.

Первой рассказ прочитала цензор, женщина и фронтовичка. Вызвала меня в свою комнатушку и, прерывая слова рыданиями, сказала, газету с таким рассказом не может подписать, права не имеет. Она уже вызвала главного областного цензора. Главный цензор не замедлил явиться, читал где-то около часа, исчеркав полосы красным и синим карандашом. Вердикт – клевета на Красную Армию, газету он не подпишет ни в коем случае, пока я не сниму этот рассказ. Кстати, была уже поздняя ночь, но цензор успел позвонить дежурному обкома партии, а тот заведующему отдела пропаганды. Он меня знал достаточно хорошо, а потому не пугал последствиями, а рассказывал, как сам горел, будучи редактором районной газеты. Делился опытом, а я ему посочувствовал, но сказал, что номер подписал в печать, иду домой, а если он завтра не выйдет – скандал выйдет за пределы области. Всем было известно, что меня прислали из Москвы, что у меня там «мохнатая рука», но почему она направила меня на Север, а не на Юг, понять никто был не в состоянии.

Утром я уже сидел в кабинете секретаря обкома партии по пропаганде Федора Виноградова. Он читал не газету, которая все-таки вышла, а полосы цензора, испещренные синим и красным.

«Федор Васильевич, я не читал газету, а следил за выражением вашего лица и знаю, что рассказ вам понравился. Однако в силу вашего положения вы себе позволить сказать правду не можете, а я в силу своего положения хоть изредка, но могу, что и сделал».

На что он сказал, что и я так поступать не имею права. На что я ответил по-пионерски: больше не буду.

Слова, правда, не сдержал. Где-то через неделю после выхода этого номера получаем письмо из отдаленной деревни. Пишет женщина, у которой такая же судьба. Ее лейтенант похоронен в Белоруссии, она замужем, двое детей, муж все знает, портрет лейтенанта на видном месте в их избе, а они всей семьей раз в год ездят на могилку посмотреть и помянуть дорогого человека.

Письмо было опубликовано на первой странице газеты. Виноградов не вызывал, а позвонил по обкомовскому телефону справиться на счет моего честного пионерского. Ответил, что речь шла о литературе, а про жизнь я слова не давал.

Остается добавить, что рассказ принадлежал не перу студента, а киевскому литератору Гелию Снегиреву, его фамилию мы и поставили. Чебанюк знал, что у Гелия какие-то неприятности с КГБ и боялся меня подставить. Снегирева посадят, и он умрет в тюрьме при невыясненных обстоятельствах. Рассказ через несколько лет будет опубликован в сильно сокращенном виде, с точками и запятыми в «Новом мире» и особого впечатления на читателя не произведет.

Женщины – лучшая половина человечества. Знаю, что с этой позицией согласятся не все. Во-первых, те, кому с ними просто не повезло, во-вторых, те, кто все еще изучают, исследуют предмет своего поклонения вместо того, чтобы просто любить. Один день в году мы, мужики, считаем, что лучше их нет ничего на свете. А проснувшись поутру, думаем, что мы самые что ни на есть хорошие со всеми нашими недостатками.

Прожив довольно длинную жизнь, прихожу к выводу: это заблуждение. Вполне искреннее. Просто мы еще не окончательно проснулись.