Партийная жизнь при чугунном уставе

Чрезвычайные соблазны, произведенные в ходе разжалования богатейшего капиталиста М. Д. Прохорова из дозволенных партийных лидеров, стали майским днем, именинами сердца для глубоко сведущих в кремлевских интригах. Тем более что число сведущих оказалось столь велико, как будто в 14-м корпусе Кремля за портьерой пол-Москвы стояло. Не считая стоявших там же гостей столицы.

Род людской любит конспирологию, с тем ничего не поделаешь, но часто интереснее бывает оценить ситуацию не с конспирологической, а с чисто типологической точки зрения. То есть отвлекшись и от высочайших интересов, и от личности главного героя. Представим себе, что некий абстрактный Z решил испытать себя на политическом поприще. А именно: желает возглавить политическую партию и домогаться власти. При относительно нестесненных правилах игры особых препятствий к таким попыткам не наблюдается.

Эти строки пишутся в журнале, который 16 лет назад возник в результате разногласий между его основателями и руководством издательского дома «Коммерсантъ». Разногласия были разрешены учреждением нынешнего журнала. Будь законодательство о СМИ подобно нынешнему законодательству о партиях, от пытающихся учредить новое издание потребовали бы предъявить 45 тысяч подписчиков еще не выходящего журнала — и со всеми паспортными данными, и чтобы подписчики наличествовали не менее чем в половине субъектов федерации, и еще много чего бы потребовали, и в результате никакого нового журнала заведомо не было бы.

Пример приведен для разъяснения того, что нынешний закон о политических партиях мог бы состоять из одной статьи: «Список разрешенных в РФ политических партий является закрытым. Создание новых партий не дозволяется». После чего возникает вопрос, что же делать в рамках существующего порядка, если все-таки хочется как-то заниматься политикой.

Журнальный пример был приведен выше не случайно, поскольку в области СМИ такие ситуации вполне имели место. Изданный в 1826 г. Устав о цензуре именовали «чугунным», а в нынешнее время, скорее всего, назвали бы «Законом об основных гарантиях прав читателей». Уже исходный устав был чугунен до крайности, а последующие правки давали читателям дополнительные гарантии. С 1832 г. разрешать учреждение новых изданий мог только государь император, а в 1836 г. на поданном ему прошении Николай Павлович начертал: «И без того много». Спустя две недели после этой резолюции министр народного просвещения С. С. Уваров издал циркуляр о том, что «Представление о дозволении новых периодических изданий на некоторое время запрещается». Некоторое время продлилось двадцать лет — вплоть до начала царствования Александра II.

Чугуний был самого высокого качества, но вода способна точить хоть камень, хоть чугуний. Когда нельзя учреждать новые, можно покупать у владельца уже существующие. Знаменитые в истории русской словесности «Отечественные записки» А. А. Краевского явились в результате покупки этого журнала у П. П. Свиньина, под началом которого они были нимало не либеральствующие, но парадно-патриотические — что-то вроде журнала «Советский Союз» под редакцией Героя Социалистического труда Н. М. Грибачева.

Сходная практика перекрещивания порося в карася наличествовала не только при николаевской, но и при позднесоветской цензуре. Первые новоучрежденные СМИ появились только в 1990 г., а до этого весь печатный либерализм («Огонек», «Московские новости», многотиражки «Век XX и мир» и даже «Советский цирк») делался так, что бралось прежнее свиньинское издание и переиначивалось на новый лад. Причем позднесоветская практика была налажена еще в брежневские времена. Журналы «Наука и жизнь» (а наипаче того «Химия и жизнь» и «Знание — сила») были именно такими образцами идейной контрабанды, т. е. наливания нового вина (разумеется, дозволенной крепости) в старые свиньинские мехи. Когда нельзя учреждать новое, изобретаются способы переиначивать старое.

Идя еще дальше в историю, можно вспомнить практику покупки патентов на занятие должностей в дореволюционной Франции. Патент вполне официально котировался, купив его и послужив, например, советником парламента, при уходе на покой его можно было продать (Свиньин сделал со своими «Записками» именно это). В случае с патентами, правда, имела место естественная ограниченность предложения, тогда как в случае с партиями и журналами речь идет об его искусственном ограничении, но логика примерно сходная. Редкость товара не означает его принципиальной недоступности.

Нынешние опыты с покупкой партий — те же «Отечественные записки», «Знание — сила» и советники провинциального парламента. С одним только небольшим отличием. Ни при Людовике XIV, ни при Николае I, ни при Л. И. Брежневе в такого рода сделки не вмешивались ни административные масоны, ни братья Рявкины. К вышеназванным правителям можно относиться как угодно, но рейдерством при обороте патентов они не занимались и другим не дозволяли. Можно представить себе (хотя тоже вряд ли, Николай Павлович был мужчина с твердыми понятиями), как в сделку Свиньина с Краевским вмешиваются сотрудники Третьего отделения, но в самом горячечном бреду невозможно представить себе, что ее объявляют ничтожной братья Тарелкины, после чего Швохнев, Кругель и Утешительный торжественно возглашают, что не допустят проникновения криминала в журнальное дело. То же можно сказать про Людовиков «надцатых» и последних генсеков. Рыцарственность или не рыцарственность, но минимальная брезгливость там наблюдалась. А равно и понимание того, что привлечение Богдановых и братьев Рявкиных к обороту административной валюты означает ее низведение до уровня резаной газетной бумаги, что никакому правителю не нужно.

Тут дело не в Прохорове и не в «Правом деле», но в разрушении худо-бедно складывавшегося — даже и при чугунном уставе — партийного оборота. Он же — обновление в связи с запросами общества. Причем в разрушении руками мобилизованных и призванных Кругелей и Утешительных. Если имелось в виду сделать более популярной надпись на бюллетене «В сортах г… не разбираюсь», то с этой задачей успешно справились. Если цель была другая, то уму она непостижна.