Страх и ненависть российского предпринимателя в XX веке. Не верь, не ссорься, не грози

Сегодня отношения между крупным бизнесом и властью в чем-то напоминают отношения между номенклатурой и нэпманами в середине 1920-х годов: предприниматели рассматриваются чиновниками и многими нашими соотечественниками исключительно с точки зрения перспектив их будущей экспроприации. Таково мнение ряда ученых Санкт-Петербургского государственного университета, проанализировавших процесс эволюции российского предпринимательства. Ниже «ВиД» представляет вниманию читателей выдержки из докладов экспертов СГУ, опубликованных в июньском бюллетене «Деловая мысль» Центра предпринимательства США — Россия.

До 1880-х годов Россия, по сравнению с Западной Европой, была страной чрезвычайно отсталой, где подавляющее большинство населения занималось сельским хозяйством крайне примитивного типа. Многие тогда вообще считали, что русская модернизация невозможна, а ведь это был ключевой вопрос и национальной, и мировой политики. Однако пессимистичные прогнозы не оправдались: за короткое время Россия стала самой быстрорастущей страной, особенно с 1908 года — этот рывок был особенно впечатляющим. В мире наиболее быстро развивающаяся экономика тогда, конечно, была немецкая, но даже в сравнении с Германией Россия сократила отставание на четверть. С 1885 по 1913 год разрыв с английской экономикой сократился в три раза. К началу Великой Отечественной войны Россия становится четвертой экономикой в мире, обогнав Францию по всем ключевым показателям.

Наиболее яркую, значительную часть крупных российских предпринимателей составляли старообрядцы либо выходцы из старообрядческой среды. Трудолюбие, бережливость, конфессиональная взаимовыручка и взаимопомощь отличали старообрядца от остального населения. Эти качества помогли в создании новых институтов для организации торговли и промышленности в первой половине XIX века, когда внешние обстоятельства (технология, тариф) делали текстильную промышленность сверхприбыльной. Нововведения, как правило, не выходили за рамки традиционного уклада, что обеспечивало им стабильность и надежность. Однако все равно на определенном этапе встала необходимость выбора между светской экономикой и религией, между Богом и Мамоной, а компромисс в таких вопросах оборачивается, с одной стороны, «оскудением веры», с другой — потерями в эффективности.

В итоге к началу XX века деловую элиту России составляли предприниматели с другим религиозным мировоззрением и этническим происхождением. Значительное число крупнейших дельцов являлись иностранцами либо представителями еврейского предпринимательства. Петербургский деловой стиль с его ориентацией на централизованные решения был чужд старообрядцам. Бурный рост кредитно-финансовой сферы, ориентированной на государственные заказы и спекуляции, рост горнозаводской и металлургической промышленности, железнодорожное строительство проходили главным образом без участия староверов.

Политический курс российского премьер-министра Петра Столыпина и главноуправляющего землеустройством и земледелием Александра Кривошеина в 1906-1914 годах объективно способствовал развитию частной хозяйственной инициативы и экономической самостоятельности российского населения, что является одним из важнейших условий социального прогресса и залогом национального благосостояния. Однако вскоре происходит Октябрьская революция, следствием которой становится уничтожение традиционного частного предпринимательства, физическое истребление исторических русских сословно-социальных групп — в пользу «нового класса», так называемой номенклатуры.

Для того чтобы представлять себе, что произошло с отечественным предпринимателем после Октябрьского переворота, достаточно вспомнить известные слова выдающегося русского мыслителя Ивана Ильина: «С самого своего водворения в России коммунистическая власть взялась за отучение русского крестьянина (и русского человека вообще) от личной предприимчивости и частной собственности. Произошло невиданное в истории: государственная власть стала насаждать нищету, гасить хозяйственную инициативу народа, воспрещать личную самодеятельность, отнимать у народа веру в честный труд и искоренять в нем волю к самовложению в природу и культуру». Таким образом, в результате социалистического эксперимента человек оказался поставлен в такие условия существования, в которых предпринимательское творчество и личные хозяйственные усилия отныне рассматривались как враждебный акт по отношению к власти и новому правящему слою, который возник практически одновременно с советским государством. Эту большевистскую элиту Иван Ильин назвал какистократией — властью худших.

В последующие десятилетия, в первую очередь, благодаря трудам таких диссидентов, как Милован Джилас и Михаил Восленский, «новый класс», завоевавший Россию в годы гражданской войны 1917-1922 годов и добившийся безраздельного экономического господства в завоеванной стране к 1934 году, получил название номенклатура, или партийная бюрократия. Примечательно, что в Древнем Риме номенклатором назывался раб, объявлявший хозяевам имена прибывавших гостей, приглашенных на праздник (лат. «nomen» — имя). Итак, в августе 1922 года численность номенклатурных работников оценивалась в 15325 человек, в 1925 году — в 25 тыс., в 1939 году — почти в 200 тысяч. Примерно в таких масштабах уместно оценивать численность «нового класса» и к концу 1970-х годов (не считая номенклатурных семей). В итоге многомиллионная страна с богатыми ресурсами оказалась во власти самодостаточной привилегированной корпорации, независимой от рядовых членов Коммунистической партии. В 1966 году номенклатура ЦК КПСС на 70% состояла из детей беднейших крестьян и неквалифицированных рабочих, а в 1981 году — на 80%; их родители «социализировались» в 1920-1930-е годы.

Впервые предпринимательство в России как род занятий стал сопровождать страх: во-первых, по причине утверждаемой советским государством системы активной несвободы, а во-вторых, в результате многократно возросших рисков. Естественно, что отсутствие гарантий личной безопасности не могли не влиять на морально-психологическое состояние лиц, занимавшихся предпринимательством. В таких социально-экономических условиях доминирующей формой предпринимательства должен был стать натуральный обмен, суть которого заключалась преимущественно в обмене продовольствия на накопленные и сохранившиеся с досоветских времен у частных лиц товары широкого потребления. Затем продовольствие доставлялось в города и реализовывалось на черном рынке. Так возникла уникальная форма предпринимательской деятельности, характерная для эпохи «военного коммунизма» — мешочничество, в которую оказалась вовлечена значительная часть экономически активного населения. Статистика показывает, что мешочники в годы гражданской войны, несмотря на административно-репрессивные и конфискационные меры по отношению к ним со стороны властей, фактически спасли население советских городов от голодной смерти. Так, например, за 1918 год из 21-й губернии РСФСР мешочники (1,3 млн. человек) вывезли в города 2,6 млн. пудов хлеба, а ленинские продовольственные отряды, фактически занимавшиеся грабежом хлебопроизводителей, только 1,9 млн. пудов.

В рассматриваемый период 1918-1921 годов трансформация мелкого предпринимателя, отчасти за исключением кустарей, была связана с постепенным переходом от производства к перепродаже. Крупные предприниматели подверглись уничтожению или оказались вынуждены покинуть родину и выехать за границу, в подавляющем большинстве случаев лишившись собственности и капиталов. Исчезли отечественные предприятия, известные до революции высоким качеством продукции и услуг — Фармковского (Москва, «Продукты горной и горнозаводской промышленности»), Кузнецова (фарфорово-фаянсовые заводы), Орлова (Петербург, мастерские по производству химического стекла), Рыжова (Харьков, колокольный завод), Горелова и Шумова (Читинский округ, золотоискательские прииски), Земскова и Мясникова (Самара, рыбопромысел), семьи Любимовых (торгово-пассажирское пароходство на Волге), семьи Ушаковых (Москва, АО по производству цемента и стройматериалов), Виноградова (Тамбовская губерния, суконное производство) и так далее.

Следующая трансформация отечественного предпринимателя связана с коротким периодом Новой экономической политики 1922-1926 годов. НЭП был вынужденной мерой, на которую большевики пошли в 1921-1922 годах, чтобы удержать политическую власть.

В 1922-1923 годах произошла временная легализация мелкого и среднего частного предпринимательства. Но ее робкий, неустойчивый, временный характер был очевиден многим современникам. Поэтому нэпманы — предприниматели периода короткой экономической либерализации 1923-1926 годов — в силу особых условий бизнеса, краткосрочного характера деловых операций, собственного шаткого положения и сомнительных перспектив серьезно отличались от представителей уничтоженного дореволюционного торгово-промышленного класса, в первую очередь, купечества.

Исчезли основательность, деловая этика, социальная ответственность. Их вытеснила погоня за наживой и легкими барышами. Нэпманы исходили из коротких перспектив, их бизнес сопровождался лихорадочным стремлением заработать капитал и, при благоприятных обстоятельствах, успеть вовремя покинуть страну, купив недоступный для большинства соотечественников заграничный паспорт. В известном смысле некоторые нэпманы осуществляли свои операции для того, чтобы буквально выкупить себя у номенклатуры, получив право выезда из СССР. При этом их не покидает чувство страха и неуверенности. Таким образом, уже период НЭПа показал проблематичность возрождения дореволюционного торгово-промышленного класса даже в условиях частичной либерализации. Вдруг обнаружилось, что капитализм НЭПа совершенно не похож на то традиционное предпринимательство, сформированное в России к началу XX века. И многие его черты кажутся сегодня до боли знакомыми. Именно в это время появляется так называемый правовой нигилизм, способность играть по правилам коррупции, выживание в одиночку.

К 1934 году традиционное свободное предпринимательство исчезло, а главным «предпринимателем» оказалась номенклатура Коммунистической партии, которая, по словам Ивана Ильина, «выступила в качестве величайшего государственного капиталиста». В марте 1940 года промышленность ГУЛАГа охватывала 17 отраслей, самыми крупными из которых были: лесозаготовительная, деревообрабатывающая, швейная, горно-металлургическая, металлообрабатывающая, машиностроительная, рыбная, текстильная, топливодобывающая. Со временем отраслевая классификация усложнялась — к концу 1940-х годов заключенные в нечеловеческих условиях строили шоссейные и железные дороги, создавали нулевой цикл для советской атомной промышленности, например, рыли котлованы для зданий атомных реакторов, добывали уран, нефть, радий, редкоземельные и цветные металлы, уголь и так далее. По состоянию на 1 сентября 1947 года в системе ГУЛАГа насчитывалось 54 исправительно-трудовых лагеря и подразделения, 79 исправительно-трудовых колоний и 57 пересыльных тюрем, в стадии создания находились еще 13 лагерей и 2 колонии. Обслуживали систему около 300 тыс. человек, в том числе 11 генералов и 23674 офицера.

Итогом существования колхозной системы стала деградация крестьянства и перманентный продовольственный кризис в Советском Союзе, вынужденного с 1950-х годов покупать хлеб за границей. Большевики полностью разрушили систему продовольственной безопасности страны, которую не удается восстановить до сих пор, и Россия по-прежнему зависит от импорта продовольствия. До 1960 года закупки продовольствия за рубежом осуществлялись за счет продажи Советским Союзом золота, которое в 1930-е — начале 1950-х годов добывалось руками заключенных. После 1960 года, когда золота стало не хватать, начался экспорт нефти и газа.

Послевоенный Советский Союз дал два интересных типа участников хозяйственных операций, которые условно могут быть названы предпринимателями, чья психология, образ действий и деятельности, этические принципы формировались в чрезвычайных условиях, — это снабженцы и цеховики. В случае разоблачения они беспощадно преследовались номенклатурой, не прощавшей покушений на свою экономическую монополию. К сожалению, история советской теневой экономики 1950-х-1980-х годов до сих пор не написана, так как соответствующие уголовные дела находятся на закрытом хранении. Остается дискуссионным вопрос о социальных мотивах подпольного предпринимательства. Порой трудно разграничить естественное стремление человека к самостоятельной экономической деятельности и, допустим, элементарному освоению украденного на государственном предприятии сырья с целью получения фантастической, по советским меркам 1970-х годов, прибыли.

Попытаемся сделать итоговые выводы. Преследование большевиками свободного предпринимательства привело не только к исчезновению русского делового мира, формировавшегося на протяжении столетий и имевшего, безусловно, свои отличительные и выразительные черты. Созданная номенклатурой Коммунистической партии ситуация тотального дефицита, перманентного экономического и продовольственного кризиса в рамках выстроенной административно-командной системы с элементами принудительного труда привела к торжеству определенного типа полуподпольных и полукриминальных хозяйственных отношений. Печальная трансформация российского предпринимателя, начавшаяся в 1917 году, за последующие десятилетия к 1985 году завершилась его глубокой нравственной деградацией. С таким своеобразным наследием постсоветская Россия вступила в 1990-е годы.

К сожалению, сохраняется впечатление, что весь деструктивный опыт советского прошлого, особенно связанный с нарушением прав собственности и уничтожением этики деловых отношений, до сих пор оказывает разрушительное воздействие на состояние современного российского предпринимательства. «У старых грехов длинные тени», — гласит английская поговорка. Поэтому вопрос об объективной оценке советского прошлого остается одной из главных и актуальных проблем, от разрешения которой зависит будущее российского бизнеса в XXI веке.