Зарисовки черногорской демократии (III): современная «черногорская нация»
В конце 20 и в начале 21 века вопрос смены идентичности черногорцев стал для политической элиты страны методом удержания власти, легитимизации и возможностью влиться в общеевропейский политический ореол. При этом резкий рост внутренней напряженности в обществе пока серьезно не анализируется. Так на что же опирается современное черногорское нациостроительство?
Оно строится на трех «китах»: лингвонационализме, смене веры и институционализации новых символов власти. Все эти три пункта должны стать основоположниками нового «европейского» сознания черногорцев.
По замечанию британского историка Э.Хобсбаума, по мере того как «символический» смысл языков выходит на первый план по сравнению с их прямыми функциями, языки превращаются в сферу все более активных и целенаправленных опытов социальной инженерии, о чем свидетельствуют многочисленные попытки придать их словарному составу «туземный», или «истинно национальный» характер [i] . И современная Черногория тут не исключение, а подтверждение этих процессов. Здесь было принято решение усилить этнонационализм лингвистическим. Так националистическая мифология сделала вид, что забыла о том, что почти все современные национальные языки – это искусственные образования. В 1990-е годы лингвистический национализм на Балканах можно считать языковым апартеидом, послужившим обоснованием национализма, который привел к размежеванию.
Когда здесь еще в 90-е годы прошлого века встал вопрос о признании права за всяким народом иметь свой язык, этим занялся Бернард Грешел, главный специалист Гаагского трибунала по определению языкового статуса. Его задача заключалась в том, чтобы определить, действительно ли существует право каждого народа называть свой язык по своему усмотрению, и насколько реализуемо это право в связи с современной языковой ситуацией (официально мировое сообщество признало 4 тыс. языковых наименований). Проанализировав законодательные акты ООН, ОБСЕ и Совета Европы, Грешел пришел к выводу, что нигде не прописано право народа на изменение уже установленного названия языка. Именно поэтому три попытки американцев переименовать свой язык в «американский» и четыре попытки австрийцев разговаривать на «австрийском» оказались безуспешными. Однако в случае с Балканами всё оказалось сложнее. Именно здесь Грешел впервые столкнулся с законодательным закреплением такого права. В «Декларации о положении хорватского языка» [ii] (составленной хорватскими сепаратистски настроенными интеллигентами в 1967 г.) сербская сторона и все остальные народы СФРЮ признали такую возможность, как «богом данное право» [iii] . Именно поэтому распад СФРЮ повлек создание из сербохорватского языка основ для сербского, хорватского, боснийского и македонского, а спустя десятилетие еще и черногорского языков.
На сегодняшний день наиболее четкие языковые разграничения реализованы в Хорватии. Здесь введены более строгие (зачастую, правда, неудобные для практического применения) правила о «консервативных неологизмах» — то есть о создании слов из хорватских корней (слова со славянским основанием) вместо заимствований (т.н. политика пуризма). Во многом эта тенденция продолжает языковую практику 1940-х годов, а точнее пронацистского правительства Павелича, которое реализовывало антисербскую политику (под лозунгом – «мы не имеем ничего общего с сербами») [iv] . Сложилась парадоксальная ситуация – в ряде случаев хорватские неологизмы, образованные из сербских корней, вытеснили исконно хорватские слова кайкавского и чакавского диалектов. Отличительной особенностью новопризнанного боснийского языка стало закрепление турцизмов, арабизмов и персизмов (в изобилии представленные в Югославии и на всем Балканском полуострове наряду с исконными синонимами), которые не встретили сопротивления со стороны интеллигенции и простого населения. Ближе же всего к языку, использовавшимся в СФРЮ, оказался современный сербский стандарт.
Так черногорский лингвист Елица Стоянович обращает внимание на то, что в Черногории и сегодня существует несколько поддиалектов (говоров). Но ни один из них нельзя считать «специфичным черногорским» и нельзя назвать «общечерногорским» (то, что пытаются доказать современные квазилингвисты). По большому счету, говоря о современной Черногории, можно констатировать два различных языковых типа: архаичный (известный как Зетско-Южносанджакский тип) и прогрессивный восточно-герцеговинский тип, распространенный на большей территории (и захватывающий юго-западную Сербию, территории БиХ и Хорватии) [v] .
Если говорить о происхождении идеи о не-сербскости языка, используемого в Черногории, то впервые она прозвучала во время Второй мировой войны и оккупации этих территорий итальянскими войсками. Именно тогда впервые появился термин лингва монтенегрина , т.е. черногорская лингвистика. Возродилась эта идея гораздо позже. Историк Миша Джуркович [vi] , пишет, что идея о провозглашении в Черногории черногорского языка не пришла в голову даже черногорским коммунистам, развивавшим идею самостоятельности черногорской нации.
Таким образом, идея о лингвистической самостоятельности появилась не раньше середины 90-х гг. ХХ века [vii] . Например в 1994 году нашлись люди, которые составили и выпустили в свет Декларацию об угрозах черногорской культуре . „Речь в ней шла не только о великосерсбком шовинизме, который якобы напрямую угрожает черногорской идентичности, но и о необходимости срочного формулирования основ для конструирования культурного национализма, который был бы положен в основу политико-этнического национализма и государственной самостоятельности Черногории“ [viii] . Однако практическая реализация этого довольно любопытного документа началась, по словам Джурковича, лишь после падения режима Милошевича, а точнее сразу после возвращения из Загреба в Черногорию в 1999 году Еврема Брковича. С 2001 года он совместно с Воиславом Никчевичем начали активную пропаганду идеи черногорского языка, что совпало с началом пропаганды новочерногорства и созданием Дуклянской академии наук и искусства.
Основная работа была проделана Воиславом Никчевичем (к тому же председателем Общества черногорско-хорватского приятельства), который еще в 1997 году на базе черногорского ПЕН-центра [ix] опубликовал книгу «Черногорское правописание» , а в 2001 уже благодаря Дуклянской академии наук и искусства была выпущена «Черногорская грамматика» , где впервые предлагалось ввести и использовать две новые буквы (шj, жj). К сожалению, языковые эксперименты не ограничились лишь выпуском нескольких книг. В период с 2000 года в Черногории стали популярны «научно-лингвистические» конференции. Их отличительной чертой стало то, что в них обычно принимают участие кто угодно (биологи, юристы, историки), но только не лингвисты. А по замечанию Елицы Стоянович, «если таковые и присутствуют, то по происхождению они обычно хорваты или боснийцы, что, к сожалению, чаще всего накладывает определенный идеологический отпечаток на их выводы» [x] . При этом черногорские индепендисты не обращают внимание на научные конференции и заявления лингвистов, которые пытаются обратить внимание общественности на ошибочные выводы современного черногорского языкового инжиниринга [xi] .
К сожалению, в Черногории существует группа лиц, заинтересованных в перенесении проблемы о языке и социолингвистике из сферы науки в сферу «чистой» политики [xii] . Причем все чаще чувствуется прямая угроза административной интервенции в защиту сиюминутных политических обстоятельств. Такая позиция черногорских властвующих реформаторов, к сожалению, нашла поддержку и у некоторых международных инстанций. Например, Организация Экономического сотрудничества и развития (англ. — Organization for Economic Co — operation and Development , OECD ), которая курировала образовательные проекты в Черногории, поддержала идею переименования государственного языка, объяснив это тем, что «черногорский – это разновидность сербского языка, в котором используется 33 буквы, а не 30-ть как в сербском, и для которого характерны некоторые социолингвистические особенности, используемые исключительно на территории Черногории» [xiii] .
Заручившись внешней поддержкой, черногорские новореформаторы все-таки начали языковую реформу. В марте 2004 года от государственных органов в средние школы поступило распоряжение о смене предмета «Сербский язык и литература» на довольно безличную формулировку «родной язык и литература». Помощник министра образования Радован Дамьянович объяснил это распоряжение тем, что граждане отныне могли сами решать, на каком языке им говорить [xiv] . Это означало, что в конце каждого года или же по окончании школы ученики и их родители могли самостоятельно выбрать, какой язык (сербский, боснийский, хорватский и т.д.) следует указывать в аттестате. После ряда крупных протестов студентов, учителей и профессуры, Министерство отозвало это распоряжение, но как выяснилось позже, лишь до начала летних каникул. Летом началась новая кампания. В отличие от весенней, суть летней реформы сводилась к тому, что предмет должен был носить общее название «родной язык», а рядом в скобках должно было быть указано пояснение «сербский, черногорский, хорватский или боснийский». И это несмотря на то, что на тот момент официальным языком в Черногории считался все-таки сербский. Такие действия министерства и других госорганов вызвали новую волну недовольства среди преподавательского состава как средней, так и высшей школы. В результате акций протеста работу потеряли 28 человек — 27 профессора из г. Никшич и один из Герцег-Нови, что для маленькой Черногории цифра существенная. А уже в 2005 году в школах появился предмет «родной» язык, а родители учеников могли вписать «имя» языка (по всем законом демократии они могли это сделать в тайне!).
Тогда же в Черногории была развернута широкая кампания по исследованию лингвистических основ для разграничения этих языков. В 2006 году академик Мийат Шукович (Мијат Шуковић) предложил внести изменения в Конституцию относительно вопроса переименования государственного языка на «черногорский». Уже в следующем году эта идея была реализована. Хотя и подчеркивалось, что наравне с черногорским в стране использовался сербский, боснийский, албанский и хорватский. Вся комичность ситуации состояла в том, что на тот момент еще не было издано официально одобренного и признанного учебника по грамматике, не было и словаря, уже не говоря о том, что вопрос о черногорском алфавите оставался открытым еще на протяжении нескольких лет.
Что касается письменности, то черногорские власти предпочли и тут дистанцироваться от Сербии и перейти с кириллицы на латиницу. И это несмотря на то, что впервые латиницу в Черногории стали использовать во время австро-венгерской оккупации, когда захватчики организовали издание Цетинской газеты, которая выходила на немецком и сербском с латинскими графемами. На латинице впервые стали писать и издавать свои книги Дрлевич и Штедимлия между двумя мировыми войнами, эту «традицию» унаследовали и коммунисты после ВМВ [xv] . После 2000 года все государственные органы официально перешли на использование латиницы, эту тенденцию переняли и все средства массовой информации (за редким исключением, как например, газета Победа ). В октябре 2007 года черногорский язык стал официальным языком Республики Черногория, что было закреплено Конституцией страны. А 23 ноября того же годаБойко Джукановичза подписью министра Бацковича: «В связи с тем, что Конституцией Республики Черногории черногорский язык провозглашен в качестве официального и служебного, то необходимо завершить его стандартизацию… Видится необходимым, чтобы этим занялись научные сотрудники и представители соответствующих областей… обращаюсь к Вам с просьбой. Этот Государственный Совет по стандартизации языка (который включал 13 человек) лишь летом 2008 года поставил вопрос о внесении уточнений относительно окончательной стандартизации черногорского языка…
Итак, как заметил Э. Хобсбаум, ссылаясь на работу Эйнера Хаугена, «политико-идеологический подтекст в процессе «создания языка» вполне очевиден. Сам же этот процесс принимает разные формы: от простого «исправления» и нормализации уже существующих языков культуры и литературы до создания подобных языков из совокупности родственных диалектов, или даже воскрешения мертвых или почти исчезнувших языков, что фактически равнозначно конструированию нового языка. Ибо, вопреки популярным националистическим мифам, общенародный язык представляет собой не изначальную основу национального самосознания, но позднейший «культурный артефакт»» [xvi] .
Обращение в разные веры может способствовать формированию двух различных национальностей. Так римский католицизм (с латинской графикой) и православие (с кириллицей) разделили сербов и хорватов, имевших общий литературный язык [xvii] . Похоже, что современному черногорскому обществу придется пройти через схожие процессы.
Активировавшиеся в начале 90-х гг. прошлого века сторонники латинизации черногорцев настаивают на том, что «сербство» в Черногории — это не столько этническая принадлежность к сербскому народу, сколько синоним принадлежности к православию [xviii] . Именно тогда в Черногории начались процессы по поиску новых религиозных основ для черногорцев, что свелось к активной хорватизации и латинизации Черногории. Это оказалось не так сложно, если учитывать, что в результате господства после Второй мировой войны коммунистической идеологии в Черногории, здесь до сих пор так и не сформировалось действующего закона о религиозной свободе, о правовом положении Церкви, не выстроены нормальные отношения между государством и Церковью. К сожалению, современная политическая и интеллектуальная элита Черногории решилась нарушить принцип невмешательства государства в вопросы веры. Современная черногорская элита сделала из Церкви инструмент по навязыванию населению требуемой власти идентификации. И это даже не смотря на угрозу возможной изоляции, о которой заявили другие автокефальные церкви.
Что же касается теоретических основ нового черногорского православия, то они активно создаются небольшой группой, и наиболее яркой фигурой – Е. Броквичем. Он распространяет идею о насильственном насаждении в Черногории православия Савой Неманичем [xix] . Единственный выход для спасения и возвращения истинного «черногорства», по его мнению, это реализация проекта по созданию «автокефальной» черногорской церкви, ориентированной на «исконное» прошлое. «Мы выступили за возвращение автокефальной черногорской церкви. Хорошо известно, что мы изначально были католиками. И Сава Неманич буквально учинил геноцид, когда насильственно и в одностороннем порядке насадил православие /…/ Сегодня около шестисот наших церквей и монастырей буквально оккупированы Сербской православной церковью. Духовность человека заключена в религии. А мы – народ, лишенный своего сердца, духовности, своих корней. Мы были присоединены к сербской церкви, к которой не принадлежим. Именно поэтому Черногория должна вернуться к своей православной церкви, отличающейся наличием католических элементов» [xx] . Проект Брковича явно опирается на постулаты Савы Марковича Штедимлии [xxi] . Именно он впервые заговорил об отделении черногорской православной церкви как о промежуточном этапе в процессе присоединения к Ватикану. Повторяет Брокович и другой тезис Штедимлии – объединение хорватов, черногорцев и албанцев против сербов [xxii] .
Интересны доказательства черногорской религиозной специфики еще одного современного черногорского индепендиста – Данило Радоевича. Так в черногорской проиндепендистской газете вышла его статья, где он приводит данные, что Черногория имела свою исторически сложившуюся церковную организацию – Дуклянско-барскую надбискупию, в то время как Св. Сава после военного вторжения и завоевания Черногории сербской династией Неманичей насильно насадил православие [xxiii] . Интересно то, что раз этот автор признает однозначное распространение католической церковной системы, то остается непонятным, где в этом случае место для «черногорской православной церкви», которую так отстаивают его соратники — современные индепендисты?
Вопрос смешения православных и католических обрядов черногорский историк Будимир Алексич относит к ХVП веку, когда католическая церковь, теряя свое влияние, запускает процессы по ре-национализации сербов, проживающих на приморских территориях Балкан. Именно тогда, по его мнению, критерии веры подменяются критериями национальности. Так все некогда покатоличенные сербы стали по национальности хорватами [xxiv] . Сегодня же мы наблюдаем схожие процессы по смене национальной идентичности сербского населения. Черногорская православная церковь – это своеобразная промежуточная фаза для постепенной передачи барской надбискупии и которской бискупии под юрисдикцию римской курии и Ватикана.
Тем временем в Черногории развернута активная деятельность (и порой довольно агрессивная) против СПЦ. Так с 1995 года были разрушены около 40 храмов, принадлежащих Митрополии черногорско-приморской Сербской православной церкви. Очень показательным примером является разрушение двух небольших храмов на Скадарском озере 2 февраля 2002 года. Интересно, что черногорская полиция не позволила представителям черногорско-приморской митрополии провести свое расследование и вообще приблизиться к месту происшествия. Представители черногорско-приморской митрополии до сих пор считают, что эта трагедия была рук сторонников ЧПЦ. Однако министр внутренних дел Анрия Йовичевич представил дело как «столкновение интересов двух сторон» [xxv] , после чего дело было сразу закрыто.
Вопрос о ЧПЦ остается темным пятном современной черногорской истории. Так владыка черногорской православной церкви — Мираша Дедеич, священник Цареградской патриаршии, в свое время был разжалован из сана за прелюбодеяние, после чего отправился в Цетинье, где присоединился к «табору» сторонников автокефальной черногорской церкви. Известен и список спонсоров ЧПЦ. В частности ими стали черногорцы, проживающие в США и являющиеся членами черногорского культурного центра «Румия» под руководством Фадила Реджовича (Фадил Реџовић), который известен как один из финансистов хорватских антисербских движений начала 90-х гг. [xxvi] Среди прочих сторонников ЧПЦ широко известны: Шефкет Крджич, основатель проалбанской газеты «Санджак», Мехмед Бардхи, черногорский парламентарий от албанского Демократического союза, католический «священник» Бранко Сбутега, бывший священник из Смедерева Живорад Павлович, опустошивший кассу своей церковной общины и сбежавший от расследования т.п.
Похоже, сторонники признания автокефальной черногорской православной церкви пытаются действовать по т.н. македонскому принципу. И ради справедливости стоит сказать, что подтолкнула к этому их сама СПЦ, которая, пытаясь предотвратить возможность религиозных размежеваний еще в начале 1990-х гг., начала активную деятельность по популяризации идеи «Великой Сербии», которая могла бы сплотить все южные земли. Церковь, возмущенная македонскими процессами, вмешалась в проблему нациообразования. Именно тогда началась широкая пропаганда идеи, что «черногорцы – это, прежде всего, сербы», а «Негош — сербский поэт». Эти и тому подобные заявления стали «красной тряпкой» для современных черногорских индепендистов.
Проект по реконструкции национальной идентификации не возможен без смены визуальных символов. Часто в традиционных и устных культурах (к каким относится и черногорская) мифы, предания и визуальные знаки идентичности носят очень важное значение. Так отсчет разрушения просербской идентификации черногорского населения можно вести с 1960-70-х гг., в частности с разрушения капеллы очень почитаемого в Черногории владыки и поэта Негоша на горе Ловчен. Процесс смены аутентичного наследия династического дома Петровичей, которое воспринималось борцами за черногорскую независимость, прежде всего, как основа просербской идентичности, начался с постепенной замены письменности, а именно кириллицы на латиницу. Позже реформе подверглись флаг, который был идентичен сербскому триколору [xxvii] . В 1990 году Либеральный союз на встрече с Хорватским демократическим союзом в Загребе рядом с хорватской шаховницей поставил военный черногорский флаг («Крсташ Барjак») [xxviii] . В дальнейшем ЛС предпочитали его более позднюю версию — «Алаj барjак». Постоянное использование красного полотнища на митингах и собраниях сделало красный цвет в сознании большинства обязательным символом в борьбе за «самостоятельность».
Острая потребность в новых символах возникла в 1997 году, с приходом к власти ДПС Джукановича. Тогда реформе подверглись и черногорские знаки отличия, использовавшие просербское сочетание на лентах [xxix] , в 1999 году Черногория буквально подверглась атаке новых смысловых ценностей. Они были повсюду, начиная с одежды и заканчивая сувенирами для туристов. На политической сцене Черногории все чаще параллельно с официальным триколором стало использоваться красное полотнище. Интересно, что данный флаг лишь незначительными деталями отличается от военного флага черногорской армии (Алай-барьяка), который к тому же был флагом коллаборационистского режима Дрлевича времен Второй мировой войны. Окончательную «отставку» сербский триколор получил в 2001 году, т.е. уже после падения режима Милошевича. А в июле 2004 года Скупщина (парламент) Черногории приняла новый герб, флаг и гимн. Так обновленный «Алай-барьяк» (красный с изображением нового, позолоченного государственного герба и золотой каймой по краям) стал официальным флагом Черногории. Страх политической верхушки Черногории перед про-сербскими знаками и символами сохраняется и до сих пор. К примеру, во время референдума 2006 было запрещено использование сербского флага и других сербских знаков отличия.
Показательным стала и смена названий улиц в митрополиях. Например, в Цетинье улицу Вука Караджича переименовали в Исландскую, в честь первого государства, признавшего независимость Черногории.
Итак, в серии статей «Зарисовки черногорской демократии» мы рассмотрели специфику протекания политических и идеологических процессов на территории «третьей Югославии», приведшие к распаду единого государства Сербии и Черногории и образованию суверенной республики Черногория. Их анализ позволил прийти к заключению, что образование новых наций-государств есть результат политического конструирования, успех которого зависит от политических обстоятельств. Проанализировав механизмы и движущие силы процесса появления на Балканах новой политической единицы и технологии нациостоительства, сопровождавшие этот процесс, мы пришли к выводу, что нациостроительство в Черногории — это политический проект, за которым стоит небольшая по численности группа лиц (политическая и интеллектуальная элита Черногории), манипулирующая общественным мнением посредством фальсификации/симуляции истории.
Важно понимать логику конструирования черногорской нации. Механизмы ее создания несколько отличаются от опыта Европы и остального мира. Если изначальная цель была ассимилировать все этнические группы и объединить в единый политический народ (нацию), то в современной Черногории нациообразование не возможно без общественной ломки в результате разграничения по этническому, конфессиональному, гражданскому признакам. Многие основания «черногорскости», например язык, вера, фабрикуются под конкретный политический заказ. В отличие от стран незападного мира, где активизация локальной идентичности (и, в частности, апелляция к этничности), происходит в контексте противодействия вестернизации, в Черногории эти процессы, напротив, связаны со стремлением к «европеизации». Более того «европеизация» черногорского общества проводится на антисербских основах, что уже привело к «коллизии идентификации» и общественному расколу. Вмешательство третьей стороны – этнических меньшинств и внешней диаспоры, лишь усугубляет конфликт между двумя основными группами черногорских граждан с сербской и черногорской самоидентификацией.
— 1909 год (первая перепись населения в Черногории): к православным христианам отнесли 94,38% жителей Черногории. В качестве родного языка 95% участвующих в переписи признали сербский.
— 1991 год: черногорцами считали себя 61,86%, зато на втором месте оказались черногорские Мусульмане (этническая группа) – 14,57%, которые с 1961 по 1991 гг. были второй по численности группой.
Как мы видим, ситуация в Черногории относительно вопроса национального самоопределения на протяжении всего ХХ века менялась кардинально и не единожды. Как мы уже показали, «национальные феномены», безусловно, конструируются «сверху». Однако зачастую открытым остается вопрос ответной реакции «снизу», с точки зрения «убеждений, предрассудков, надежд, потребностей, чаяний и интересов простого человека, которые вовсе не обязательно являются национальными, а тем более — националистическими по своей природе» [xxx] . Ведь реальный объект действий и пропагандистских усилий идеологов и активистов национальных движений обычно так и остается нераскрытым. Интерес представляет анализ крупнейшего интернет-форума Черногории — Caf ? del Montenegro [xxxi] . Это наиболее часто посещаемый черногорский интернет-ресурс. Форум Caf ? del Montenegro стал своеобразной площадкой, где переплелись различные версии «национальной истории». Многоуровневое понимание «черногорства» и «сербства», перетекающее из виртуального мира в повседневную жизнь, создавалось здесь анонимно при помощи дискурсов и нарративов, которые незаметно проникали в образ мыслей, разговоров и осмысления мира. Неоднозначность дефиниций говорит о нехватке единой и главенствующей линии при смене идентичности. Слишком много групп интересов задействовано в современном черногорском процессе нациостроительства. Но, несмотря на образовавшуюся в обществе многоуровневость истории и нарастающие противоречия, главная цель, похоже, все же достигнута — современные черногорцы не мыслят себя вне этнического государства. Осталось лишь окончательно скорректировать основания этого государства.
При этом современная черногорская элита не только не заинтересована в «сглаживании» нарастающего общественного конфликта, но и до сих пор способствовала его еще большему разжиганию. Граждане с сербской идентификацией, отказавшиеся принять «правила игры», оказались исключенными из общественно-политической жизни страны и обречены стать маргинальной группой, «этническим раритетом». Черногория сегодня проходит через важнейшее испытание. Сможет ли ее политическая и интеллектуальная элита исполнить свое обещание сделать черногорцев всеохватывающей и плюралистической нацией? Этнизация политического пространства в Черногории является прекрасной иллюстрацией того, как «правильная» апелляция к этносу, культуре и истории может стать политическим мифом, направленным на коренное преобразование общественного сознания. Идея этно-нации в руках современной черногорской элиты стала эффективным инструментом манипуляции. Но этнонационализм – это спорный способ обоснования национального суверенитета. Набор культурных обстоятельств не может служить объективными критериями нации. Политические основания гражданственности важнее социокультурных. Культурализация социальных проблем и сферы политического — не решение проблем социоэкономического характера.
Сегодня же перед Черногорией появился новый шанс преодоления внутренней напряженности. В декабре 2010 года Джуканович официально подал в отставку с поста премьер-министра, а это означает, что у страны и общества появилась возможность пересмотреть национальную политику.